Дама Тулуза

Хаецкая Елена Владимировна

Каждое утро, открыв глаза, она видит одно и то же: горные вершины, иногда зеленые, иногда – в белых пятнах снега; пасущиеся на склонах стада, близкое небо, желтую стену с зубцами.

Она искусно прядет – с самого детства. Этим ремеслом занимаются все женщины, от пастушки до графини.

За горами наступает предел обитаемого мира. Здесь же течет жизнь, то размеренная, то бурная, смотря по времени года. Неизменно остается средоточием ее замок Фуа – навершие и продолжение скалы, как бы выныривающей обнаженными плечами из моря зелени.

Две

тяжелые угловые башни, высокие стены, обвивающие скалу спиралью. Одни ворота внизу – там, где к подошве замка жмется малый городок. Другие – наверху, широкий зев у входа в первую из башен.

Далеко внизу река, пенясь, то выскакивает на свет, то скрывается под нависающими кустами. Скала с этой стороны обрывается отвесно.

Замок Фуа – страж этих мест, брат этих скал. Первым примет удар, падет последним.

«Брат». Ключ, которым открываются здесь все ворота.

* * *

Тонущий в солнечном свете летний день, звон тишины, марево над долиной Арьежа.

…И вот, перекрикиваясь на скаку, несутся к замку Фуа братья – родные, двоюродные, сводные, побочные, молочные. Целая орава возвращается с охоты. Впереди – молодой граф Фуа, Одо Террид и Рожьер де Коминж. Лошади, собаки, конюхи, псари – стук копыт, лай, визг, брань, хохот.

На охотников со стены смотрит девочка Петронилла, меньшая дочка графа де Коминж. Ей четырнадцать лет; мала и худа.

Третьего дня кормилица, матушка Паскьель, вдруг ни с того ни с сего хватила ее красной лапой по тощенькой грудке, поискала пальцами – не взбухло ли хоть немного вокруг крошечных сосков. Огорченно фыркнула. Объяснила: вроде как хочет граф сговорить Петрониллу за виконта Беарнского.

– Какое там замужество, – посетовала матушка Паскьель, шумно водя необъятными бурдюками. – Не графинюшка, а рыбка-малек. И чему тут только замуж выходить?..

– Вот и хорошо, – сказала Петронилла.

Она была очень рада тому, что не годится для замужества. Ей вовсе не хотелось выходить замуж. А хотелось ей жить в Коминже. Или, еще лучше, в Фуа. В Фуа, битком-набитом рыжими, вздорными ее братьями, с отцом и дядей, среди своих незамужних и вдовых теток, в окружении высоких гор – сестер этого старого, гордого, шумного замка.

«Сестра». Ключ, который тихо поворачивается в замке, запирая здесь любые ворота.

А братья уже ворвались в Фуа. По въездной дороге, круто забирающей вверх по склону, – справа стена, слева стена – понеслась сумятица человечьих голосов, песьего лая, грохота конских копыт.

Петронилла сидела у стены, возле башни, возле ворот, ведущих внутрь замка. Выглядывала на дорогу, вьющуюся по долине. Любопытствовала.

Братья скрылись из виду – им уж вот-вот выскочить из-за поворота.

Внизу, в долине, показалось еще несколько человек. У Петрониллы, как и у всех в ее семье, превосходное зрение. Да только зачем оно женщине? Не держать ей в руках ни лука, ни арбалета.

Идущих четверо. Они шли неспешным, широким шагом, как ходят люди, привыкшие одолевать пешком большие расстояния, – паломники, наемники, странствующие фигляры, бродячие попрошайки.

Петронилла поудобнее устроилась на выжженной солнцем земле, приникла к узкому оконцу в стене. Совсем близко – с той стороны, где открывается обрыв, – к оконцу льнет маленький оранжевый мак. От запаха горячей травы щекотно в носу. Под слабым ветерком мак у окна шевелится, как живой, то застилая, то снова открывая дорогу – там, далеко внизу, – и четырех путников в просторных дорожных плащах с капюшоном.

Те неторопливо и все же быстро приближались к Фуа.

Но вот, одолев последний поворот, выскочили перед башней охотники.

Впереди, заливаясь, мчались псы, гладкие белые бестии. Мгновение – и Петронилла уже окружена ими. Ластятся, норовят лизнуть в лицо хозяйскую дочь. Смеясь, обеими руками отталкивает их длинные острые морды, да только какое там! Если уж взбрело псам на ум обмусолить маленькую девочку, ничто не поможет: обмусолят.

Следом за псами вылетели и кони, а сзади настигали псари, задыхаясь и крича. Зачем только нестись во весь опор, да вверх по крутому склону, да по такой-то жаре!

Любимый брат Петрониллы, Рожьер де Коминж, наклонившись, на скаку подхватил девочку, легкую, как веточка, и усадил в седло перед собою, точно невесту.

С негодующим лаем один пес повис у нее на подоле. Крак! Клок остался в песьих зубах. Ах, беда!..

Рожьер отпихнул собаку ногой – только челюсти лязгнули – и, обняв сестру, торжественно вступил с нею в замок. Вся кавалькада ввалилась за ними следом, разом заполонив доселе тихий, разморенный на жаре двор громкими голосами и резкой вонью крови.

Двое загонщиков, облитые потом с головы до ног, волокли оленя. Голова оленя с царственной короной, откинутая на мягкой шее, болталась в такт их шагам. Вправо, влево. Вправо, влево.

А веселый хромой псарь с вырванными ноздрями, по прозванию Песий Бог, ковылял сбоку, смешно подскакивая на каждом шагу.

Следом на смирной кобылке въехал Понс Кормилицын Сын, долговязый малый, рот до ушей. У седла болтается связка битой птицы.

Все – и конные, и пешие, и псари, и загонщики – молодые да шумные, под стать господам.

Последним, с арбалетом, опущенным на холку лошади, показывается на дворе молодой граф Фуа.

И вот им навстречу переваливается, как толстая квочка, матушка Паскьель. Ох, как боятся матушку Паскьель! И малые дети, и девки на кухне, и даже взрослые ее молочные сыновья, молодые господа, которых она выкормила густым молоком из своих огромных грудей. Своих детей у матушки Паскьель было четверо, все от разных отцов; только не заживались они. Остался один первенец, негодный Понс.

Еще загодя принялась Паскьель браниться. Сперва для порядка, а подбежав поближе – и повод нашла.