Дамиано Де Лука

Хантингтон Паркер С.

И я любила его.

Те неприступные части, которые он показывал миру.

Те несдержанные части, которые он показывал мне.

И особенно — те синяки и дикость, которые он никогда не мог от меня скрыть.

ГЛАВА 36

Иногда меняются не люди. Это маска, которая спадает.

Неизвестный

ДАМИАНО ДЕ ЛУКА

Я проснулся от того, что Рената лежала у меня на груди.

В комнате все еще пахло сексом, и я готов был поспорить, что если бы она проснулась, то сперма, которую я оставил на ее груди, доставила бы ей массу неудобств.

Черт.

Вчерашний день.

Тупая боль, с которой я прожил большую часть своей жизни, усилилась. Я всегда подозревал, что отец что-то сделал с моей мамой, но никогда не был уверен в этом. Как бы мне ни было хреново узнать правду, это принесло мне облегчение. В моей жизни стало на одну ложь меньше, и я почувствовал себя свободнее, чем когда-либо.

А Рената… Она снова увидела, как мне больно, и попыталась меня вылечить. Только на этот раз она стала той соломинкой, которая сломала спину верблюду, столкнув нас вместе грязными, непослушными, отчаянными способами. Не могу сказать, что я был этим недоволен, и я чертовски ценил ее.

Я как можно мягче отстранил руку и голову Рен от себя. Кровать скрипнула от моего веса, и я прошел в маленькую ванную, соединенную с ее комнатой. Я уже был голым, как в день своего рождения, поэтому зашел в душ и пустил воду. Осколки ледяного холода ударили в меня, прежде чем температура перешла в экстремальную жару.

Дверь открылась, и вошла Рен.

— Доброе утро, принцесса. — Я изучал ее под струей душа, выискивая признаки того, что я зашел слишком далеко. Капли воды запотевали на прозрачном стекле двери, но я все равно мог разглядеть ее лицо.

На ней была моя рубашка, ее голое тело все еще было выставлено напоказ, благодаря тому, что я оторвал пуговицы, когда снимал ее прошлой ночью. На ее лице застыла ленивая улыбка, когда она наблюдала за тем, как я смотрю на нее. Она была сонной и лишенной привычных для нее стенок, и я знал, что у нас все будет хорошо. По крайней мере, я надеялся, что так и будет. Прошлой ночью я выплеснул на нее все свои поганые чувства, которые испытывал с детства. Я бы не стал винить ее, если бы она захотела убежать в другую сторону.

Она зевнула и прислонилась к раковине, с удовольствием наблюдая за тем, как я принимаю душ.

— Ты собираешься объяснить вчерашнее?

В ее голосе не было злости. Не знаю, было ли это связано с ее мафиозным воспитанием или со стальным позвоночником, но то, как она восприняла вчерашнее, не удивило меня так сильно, как должно было бы. Надеюсь, я правильно ее понял.

Я потер лицо, забрызгав водой стеклянную перегородку.

— Мне очень жаль.

— Не стоит извиняться. — Уголок ее губ приподнялся, и я понял, что с тревогой ждал новых признаков того, что она не против того, как

грубо я вел себя прошлой ночью. — Мне понравилось.

— Я не знал, что тебе понравится. — Я пожал плечами и попытался притвориться.

— Думаю, то, что я была мокрой, и тот факт, что я выкрикивала твое имя так, будто это единственное, что крутилось у меня в голове, а так оно и было, должны были показать тебе, что мне понравилось.

Святые угодники.

Мой член, который до этого дремал, чуть не взлетел вверх от ее слов. Я думал о вонючих носках, стенах с плесенью и просроченном плавленом сыре, пока не взял себя в руки.

Она дразняще улыбнулась, как будто знала, о чем я думал, когда я снова заговорил.

— Я не был уверен, что тебе нравится грубый секс. Я был нежнее, когда мы занимались этим в Девилс-Ридж.

— И я ценю это, — снова ухмылка, — поскольку это был мой первый раз.

Боже правый.

Вонючие носки, вонючие носки, вонючие носки.

Я был взрослым мафиози, думающим о вонючих носках, чтобы убрать эрекцию. Идеально. Эго, встречай удар.

Я наблюдал за забавой на ее лице.

— Я лишил тебя девственности?

— Ага. А насчет вчерашнего…

— Прости.

— Ты уже извинился. И даже излишне.

Я уже перестал мыться, поэтому просто прислонился к плитке и позволил горячей воде литься на меня, любезно предоставленной налогоплательщиками Нью-Йорка.

— Отец рассказал мне о том, что случилось с мамой, и я просто потерял дар речи. То есть я уже подозревал, что он как-то причастен к ее смерти, но думать об этом и знать это — разные вещи.

— С тобой все будет в порядке?

— Да. Может, не сразу, но, в конце концов, я поправлюсь. Я прожил последние шестнадцать лет без мамы. В этом нет ничего нового. А отца я и так ненавижу без всяких добавок. Хотя, признаться, это заставляет меня ненавидеть его еще больше. Я даже не думал, что такое возможно.

— Что ты собираешься делать?

— Я отрежу его от казны Де Лука. Я уже лишил его империи. Я думал отправить его в тюрьму, но у меня такое чувство, что он больше страдает среди пожилых людей, у которых есть семьи, которые их навещают, чем в тюрьме, где он нашел бы товарищество среди заключенных.

— Ты выглядишь нормально.

Не то, что прошлой ночью, — услышал я ее невысказанные слова.

Черт.

— Мне правда жаль.

— Эй, Дама? — поддразнила она.

— Да, Рыцарь?

— Перестань извиняться за то, что мне понравилось. Это начинает раздражать.

— Ладно. Ладно. — Я изучал ее. — Что же нас ждет дальше? — Сейчас я голый в душе — это, наверное, неподходящее время, чтобы задавать этот вопрос, но наши отношения никогда не могли похвастаться хорошим временем.