Дамоклов меч над звездным троном
Шрифт:
Теплоход шел по каналу. Впереди горели огни первого шлюза. Железные створки его со скрежетом сомкнулись. Два матроса на нижней палубе орудовали толстыми канатами. Из рубки прозвучала команда.
— Это просто песня, как наш Аристарх проходит шлюзы.
Кравченко оглянулся: позади него стоял Долгушин.
— Вадим, разрешите прикурить. — Он прикурил от зажигалки Кравченко. — Филигранная швартовка. Особенно когда он влом пьяный.
— Не страшно плавать с пьяным капитаном? — спросил Кравченко.
— Что поделаешь? Да вы не волнуйтесь, он
— Какая?
— Любовь-морковь, — Долгушин усмехнулся. — Ну все, выходим. Заметили, каким кромешным кажется мрак после прожекторов шлюза… Там всегда — свет, тьма. Сажа, белила. А ты плывешь где-то посередине…
— Почему вы нигде не выступаете, Виктор? — спросил Кравченко. — Неужели предложений нет? У вас? Не верю. Вон «Нашествие» летом было. Бутусов выступал, и с «Наутилусом», и так, сольно. Я по телику видел — даже пожалел, что я не там. Здорово. Половина народа-то съехалась, чтобы золотой состав снова услышать. А вас бы… Ваш «Крейсер» знаете как бы встречали? А вас не было. Как же это так? Почему?
— Вы совсем как наша Варя, — сказал Долгушин. — Я тронут вашими словами. Приятно, когда тебя еще помнят, особенно молодые. Но.., это все ушло. Совсем. Закончилось. Я подвел черту. Начинать все заново в сорок три года нереально.
— Вы говорите, как преподаватель вуза, — тронут, все ушло…
— Если б я сразу матом послал, было бы понятнее? — усмехнулся Долгушин.
— По крайней мере, кому-то показалось бы, что вы прежний.
— Прежний? — Долгушин облокотился на борт. — Иногда я думаю — на что я потратил двадцать лет своей жизни? Сейчас-то у меня совсем, совсем другие интересы.
— Бизнес? — спросил Кравченко. — Ну да, конечно, покупка теплохода, туристические прелести средней полосы. Бабки, наверное, неплохие это за сезон приносит, особенно если иностранцы зафрахтуют. Потом в Питере ресторан прикупите.
— Ресторан? Вы опять как наша Варя. Это ее слова: «Не хочешь выступать, покупай ресторан». — Долгушин выпрямился. — А что, это разве плохо, Вадим?
— Да мне все равно, — Кравченко пожал плечами. — Вот кореш мой и напарник Серега, фанат ваш в прошлом преданный, тот, наверное, загрустил бы, узнав о таких ваших намерениях.
— Да нет никаких намерений. Честно сказать, меня сейчас занимает совсем другое. Дочка вон у меня… Прямо не знаю, как быть.
Эту фразу Долгушина Кравченко не понял. Он остался один на палубе. Долгушин покинул его. От мокрого бетона шлюза тянуло стылой сыростью. Кравченко глубоко вздохнул. Ночь. Рваные клочья облаков в небе.
Железнодорожный мост. И вдруг — грохот, лязг — по мосту огненной гусеницей — скорый поезд. Кравченко смотрел вверх — вот она теория относительности в действии: поезд мчится, берега проплывают мимо, а мы вроде стоим и ни с места. Только плеск воды за кормой, серая пена. Куда плывем? Где бросим якорь? Что предстоит увидеть завтра утром, из
Напоследок перед сном ему захотелось зайти в рубку. Пусть это и двухпалубная калоша, переделанная из старого буксира, но все же корабль. А быть на корабле и не увидеть, не ощутить в руках своих штурвал — грешно.
Он поднялся по трапу. Хотел постучать в дверь рубки, но вдруг услышал приглушенные голоса — мужской и женский. Значит, капитан Аристарх не один, с ним дама?
— Лиличка, ты никак не хочешь меня понять… Кравченко замер — Аристарх, и эта маленькая няня — стойкий оловянный солдатик.
— Прекрасно я вас понимаю.
— Добра я тебе желаю. Добра и счастья, поэтому и говорю — что ты делаешь, опомнись. Как ведешь себя? На глазах у всех так унижаться. И перед кем? Бегаешь за ним, как дворняжка… Больно смотреть, сердце разрывается.
— А вы и не смотрите, кто вас заставляет?
— Да подожди ты! Куда? Я ж, Лиличка, не в обиду тебе, не в оскорбление… Не смотрел бы я на все это ваше с ним, да не могу… Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
— И поэтому дворняжкой меня называете? — Голос девушки Лили был тихим, равнодушным.
— Да не цепляйся ты к словам-то! Мне, может, еще хуже, чем тебе, когда я это говорю… А не сказать я не могу. Ты должна понять — ты роняешь себя, ты.., что ты на меня так смотришь? Ты что? — Мне иногда кажется…
— Что тебе кажется? Ну что?
— Добра вы, может, и желаете, только не Алексею.., не Алексею Макаровичу. Остерегаться ему вас надо. А значит, и мне.
— Ну что ты городишь, Лиля? Леху Ждановича я знаю больше, чем тебя. И про него самого, и про баб его многое мог бы тебе порассказать…
— Спасибо, не нуждаюсь.
— А зря. Дураки только на своих ошибках учатся, умные на чужих. Жестокий он к бабам человек — понимаешь ты? Не женится он на тебе никогда — понимаешь ты? В лучшем случае сойдешься ты с ним, забеременеешь. А потом он тебя бросит, как бросал на моей памяти многих. Ты знаешь, какие у него бабы были? Королевы. Шведка одна — вообще модель, богатая. Он и ее бросил. А ты… Ну что такое ты? Ну, ты, Лиля, молодая — да, в этом твоя сила пока. На мужиков определенной категории, вроде меня, например, как ударная волна это действует. Но ему-то, Лехе, и молодость твоя — до фени.
— Ну и пусть. Пустите, мне к Марусе надо.
— Да спит Маруся без задних ног! Ишь ты, вчера про девчонку даже и не вспомнила, когда с ним на машине рванула, а сейчас…
— За что вы его так ненавидите?
— Я Леху ненавижу? Да много чести мужику, Что ты болтаешь?
— Нам всем надо быть с вами осторожными, вот что, — сказала Лиля совсем тихо. — Я не знаю еще почему, но я чувствую…
— Ты что, боишься меня?
— Нет, пустите, отпустите мою руку, я ухожу.
За дверью послышалась какая-то возня, сдавленный возглас, затем Лиля вылетела из рубки и едва не сбила Кравченко с ног. Быстрые шаги ее затихли, и только тогда Кравченко, постучав в дверь, вошел.