Дамы плаща и кинжала (новеллы)
Шрифт:
Кому-то другому она должным образом ответила бы, но Котику только виновато улыбнулась, искательно заглянув в его янтарные глаза, которые он тут же отвел, словно отдернул от ее взгляда.
— А между прочим, товарищи, — торопливо сказал Желябов, с неудовольствием наблюдавший эти дурацкие переглядки, — если посчитать… если посчитать, сегодня ведь было пятое покушение! Вот смотрите!
И он принялся перечислять, загибая пальцы, а остальные и впрямь смотрели на его сильные, толстые, крестьянские пальцы (он ведь происходил из крепостных крестьян) и непроизвольно загибали свои, про себя отсчитывая: раз, два, три, четыре, пять…
Раз!
4 апреля 1866 года, когда император Александр II после прогулки с племянником и племянницей садился в коляску, в него почти в упор выстрелил дворянин Дмитрий Каракозов. Оказавшийся рядом мужик Осип Комиссаров вовремя ударил террориста по руке, и пуля пролетела мимо.
— Ваше величество, вы обидели крестьян, — провозгласил Каракозов, когда его подвели к императору. Фраза, хоть и громкая, прозвучала совершенно нелепо, поскольку за пять лет до этого Александр II отменил крепостное право.
Два!
Год спустя после Каракозова, в 67-м, в Париже в императора стрелял польский эмигрант Березовский. Мотивом была месть за кровавое умиротворение Польши. После этого там же, в Париже, Александр II зашел к знаменитой гадалке мадам Ленорманн, и она предсказала, что опасаться русскому царю следует лишь седьмого покушения, которое может стать для него роковым.
Три!
2 апреля 1879 года прогуливающегося по Дворцовой площади императора пытался убить уже известный нам растяпа Соловьев.
(Разумеется, все годы с 1867-го до 1879-го предшественники «Народной воли» устраивали почти непрерывные теракты против тех или иных «столпов режима»: прокуроров, губернаторов, генералов…)
Четыре!
Несостоявшийся взрыв под Александровском и напрасное крушение «свитского поезда» под Москвой в ноябре 1879 года.
Пять!
Сегодняшний напрасный взрыв в Зимнем дворце…
— Вот видите! — торжествующе сказал Желябов. — Цель близка! Главное — руки не опускать. Шестое, потом седьмое — мы достанем его! Достанем!
— Мы должны убить царя! Убить во что бы то ни стало! — яростно выдохнула Перовская. — У меня есть запасной вариант. Во втором часу дня царь ежедневно выезжает в Летний сад и гуляет…
— Шпики и охрана, — скучным голосом сказал Гриневицкий.
— Согласна, что там неудобно. Расстояние короткое, и трудно в месте, где сравнительно мало народа, подойти незамеченным. Но вот по воскресеньям император ездит на развод в Михайловский манеж… Я все сама проследила. Обычно он возвращается или по Малой Садовой, или по Инженерной улице, выезжает на Екатерининский канал. И тут и там удобно устроить засаду. На повороте от Михайловского театра на канал царский кучер всегда задерживает лошадей: там скользко на раскате. Вот тут очень удобно метать бомбы. На малой Садовой стоит дом графа Менгдена. В нем свободное помещение в подвальном этаже, которое сдается внаем. Там очень просто устроить подкоп под улицу.
— Принципиально, — сказал Желябов, — я ничего не могу возразить против того, что говорит Софья Львовна. Но… Как-то, товарищи, разуверился я в силе подкопов и взрывов. Уж на что все было хорошо в Зимнем дворце устроено — а ничего не вышло… Только вред для партии. Мне больше по душе метательные снаряды, которые придумал Николай Иванович.
Николаем Ивановичем звали Кибальчича. При упоминании о метательных снарядах этот угрюмый чернобородый человек встрепенулся и сказал ровным, бесстрастным, несколько глухим голосом:
— Видите ли, господа, я скажу вам прямо… Мне до народа нет дела. Я — изобретатель. У меня теперь — чертежи; и я даже сделал математические вычисления, чтобы выстроить такой корабль, на котором можно летать по воздуху. Управляемый корабль. Ну, только думаю, что при царе летать не выйдет. Не позволят. Тут нужна свобода! Ну вот, еще придумал я и снаряды… И мне очень интересно попробовать эти снаряды в деле. И форму для нашей цели я придумал лучше не надо — плоская, как конфетная коробка. Только завернуть в белую бумагу… Я вам динамит дам, запальные приспособления. Нет, дам кое-что еще эффективней, чем динамит, — гремучий студень, куда лучше заграничного. Там скляночка, как бросите — разобьется, кислота среагирует — и моментально взрыв. А мне интересно, как получится, по человеку-то…
Все оживленно начали переговариваться, обсуждая новую методику цареубийства. Вроде бы неудача со взрывом в Зимнем дворце позабылась, подумал Халтурин… Нет, Перовская все никак не унималась:
— Только я настаиваю, товарищи, чтобы Халтурина мы от акций отстранили. Мало того, что он оплошал дважды на этом деле, так еще и примелькался во дворце. Ему немедленно нужно покинуть Петербург, пусть едет к одесским товарищам, они давно просили прислать хоть кого-то из центра, чтобы научить их взрывному делу.
Халтурин только головой покачал: такой удачи он и не ждал! Господь уберег и от гибели в Зимнем, и от расправы бешеной Перовской, и от участия в будущей акции, которая непременно сорвется, потому что вся затея убить императора обречена на провал, Халтурин в это уже глубоко верил… Глядишь, он еще их переживет, «товарищей»! Глядишь, добрый боженька и в Одессе присмотрит за рабом своим Степаном!
(Забегая вперед, можно сказать, что Халтурин своих товарищей и впрямь пережил. Однако ненадолго. Заботливости доброго боженьки хватило лишь до марта 1882 года: 18-го числа Халтурин вместе с Николаем Желваковым совершил убийство военного прокурора Стрельникова, а спустя четыре дня был повешен.)
Расходились окрыленные, готовые немедленно взяться за подготовку нового убийства.
Бросив украдкой прощальный взгляд на Гриневицкого, Перовская вышла вместе с Желябовым. Не сговариваясь, они направились к Зимнему дворцу: очень хотелось посмотреть, что ж там удалось сделать Халтурину? Однако дворец был оцеплен за несколько кварталов, да и все равно: внешних разрушений не произошло, только внутренние, а их снаружи не разглядишь. Народ, собравшийся возле оцепления, судачил, обсуждая «крамольников». Волнами расходились слухи: побито-де невесть сколько народу, однако государя бог сохранил, спасибо и на том!