Дамы плаща и кинжала (новеллы)
Шрифт:
Надо вызвать немедля Николая Евгеньевича Буренина. Он писал, что у него есть какой-то будто бы необыкновенно подходящий для этого дела приятель, живущий сейчас в Мюнхене. Надо, чтобы Николай Евгеньевич заехал в Мюнхен поговорить с этим товарищем и затем ехал в Женеву для совместных переговоров со всеми нами, если же эта комбинация не удается, тогда нет иного выхода, придется убеждать самого Николая Евгеньевича жениться. Дело слишком важно, приходится всякую сентиментальность отбросить в сторону и прямо уговаривать Н.Е., так как мы не имеем другого кандидата. Важно, чтобы вы прониклись этими доводами, так как без вашего содействия я не уверен, чтобы нам удалось уговорить Буренина». [34]
34
Можно только диву даваться, как, каким образом в вычищенной, вылизанной, продезинфицированной книге «М.Ф. Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы» (Москва, «Искусство», 1961 г.) оказался такой компромат! Случись это десятью годами раньше, редактор А.А. Амчиславская уже исповедовалась бы в вышестоящих органах, на какую разведку работает…
После непродолжительного конкурса красоты из числа воспитанников Леонида Борисовича Красина были отобраны два боевика для выполнения ударной половой задачи (в связи с этим боевиков, наверное, правильнее будет назвать «половиками»). Одним стал ослепительный блондин Виктор Лозинский, другим — не менее ослепительный брюнет Николай Андриканис.
Сестра Марии Андреевны, остававшаяся в России, провела сбор разведданных и выяснила, что Екатерина Шмидт предпочитает черненьких, а Елизавета — беленьких. Соответственно распределили и «половиков». На запасных путях поставили наглого Таратуту, который был шатеном, но соглашался — ради победы мировой революции! — даже перекраситься в светлый или темный цвет, смотря по надобности.
Доподлинно неизвестно, подвергала Марья-то Федоровна кандидатов в мужья практическим испытаниям в горизонтальной плоскости или обошлось теорией, однако это совершенно даже не исключено, учитывая, насколько ответственно относилась Андреева к партийным поручениям. Во всяком случае, Красин сам проводил для них инструктаж в искусстве обольщения. У него ведь был большой опыт в этом деле, что, между прочим, отмечала в свое время, при встрече с ним, даже Вера Комиссаржевская, известная актриса: «Щеголеватый мужчина, ловкий, веселый, сразу видно, что привык ухаживать за дамами, и даже несколько слишком развязен в этом отношении».
Наконец всесторонне натасканные «половики» отбыли в Россию. И результаты работы Красина и Андреевой не замедлили сказаться: обе барышни были сражены наповал маневрами «черненького» и «беленького» и охотно отдали им руки, сердца, девственность — и вожделенные капиталы Николая Шмидта.
Клан Морозовых испытал очередное потрясение…
Однако большевикам еще рано было торжествовать. «Половик» Андриканис, который впервые в жизни заполучил какие-никакие карманные деньги (ничего себе — никакие!), вдруг решил их партии не отдавать. «Половик» Лозинский, который тупо выполнил приказ, теперь втихомолку рвал на себе волосы: ну и дурак же он был! Почему не смылся вместе с денежками куда-нибудь в заморские страны, а — вот кретин! — перевел их в «Crе?dit Lyonnais», на личный счет Ульянова-Ленина?
По поводу отступника Андриканиса состоялся суд чести, но Николай не сдавался. Наглый шатен Таратута пригрозил, что к нему подошлют кавказских боевиков из группы Камо, вернее, Симона Тер-Петросяна — самого «отвязного» из террористов. С этим безумцем шутки были плохи…
Лозинский вздохнул чуточку легче, когда Николай Андриканис все же оказался слаб в коленках и расстался с деньгами. А Лозинского сам Ленин охарактеризовал потом как «человека незаменимого», который «ни перед чем не остановится».
Виктор настолько сумел влюбить в себя жену, что обеспечил нужные ее показания в пользу ленинского ЦК на судебном процессе, который пришлось выдержать партии при отстаивании наследства сестер Шмидт от меньшевиков. Процесс был выигран. Так что часть морозовских миллионов все же попала в «техническое бюро ЦК», то есть все тому же Красину…
Ну а Марье Федоровне достались лавры. Наверное, они сгодились для приправки похлебки, которую она варила в Америке, а потом и на Капри Буревестнику — жили грешные любовники не бог весть как шикарно: кормильца-то своего, Морозова, загубили…
От всех этих перипетий Марья Федоровна начала предаваться греху уныния. Сестре она писала: «Как я устала, Катя, как устала, милая моя, и мне 145 лет, [35] понимаешь? Как все далеко! Я ведь здесь точно в гробу. Иногда я даже думаю, что, может быть, я и вправду уже умерла и всё, что со мной происходит, это уже другая жизнь — так все, все, все другое и по-другому…» Уныние усугублялось и тем, что она начала прозревать и в отношении партии («какая путаница, ложь, клевета, какое быстрое и непоправимое падение, какое ненасытное желание спихнуть свое прежнее начальство с исключительной целью стать на его место и, как мыльному пузырю, заиграть всеми цветами радуги»), и уставать от Горького.
35
На самом деле ей не было и сорока.
«Алеша так много пишет, что я за ним едва поспеваю. Пишу дневник нашего заграничного пребывания, перевожу с французского одну книгу, немного шью, словом, всячески наполняю день, чтобы к вечеру устать и уснуть, и не видеть снов, потому что хороших снов я не вижу…» Это тоже из одного из писем сестре, а в них Мария Федоровна позволяла себе быть откровенной.
Между тем на благословенный остров Капри приезжали Дзержинский и Шаляпин, Луначарский и Бунин, Плеханов и Станиславский… Появлялся там и Ленин. Он не уставал напоминать Марье Федоровне о главном предназначении ее сожителя, пролетарского писателя — пополнять партийную кассу.
Пьеса «На дне» с большим успехом прошла в Дрездене, Мюнхене. В Берлине, в театре Макса Рейнхардта, спектакль проходил с аншлагом более шестисот раз. То есть денег от постановок и изданий произведений Горького в Германии набиралось много. Однако львиная доля писательских гонораров уходила на нужды РСДРП.
«Тащите с Горького, сколько можете», — наставлял Ленин. Марья Федоровна делала все, что было в ее силах. Но долго это продолжаться не могло. Горькому осточертела полунищая — при баснословных доходах! — жизнь на Капри. В это время он намекает в письмах в Россию на свое желание иметь тупую пилу, которой следовало бы распиливать возлюбленную. Вообще каприйская райская каторга ему тоже надоела.
И тут в феврале 1913 года, в связи с 300-летием дома Романовых, была объявлена политическая амнистия. Горький смог вернутья в Россию. Поселился он в Петербурге — в огромной квартире на Кронверкском проспекте.
Мария Андреевна немедленно и с головой бросилась вновь в театральный мир, по которому так наскучалась. Ее возвращение произвело сенсацию. Скандалы, связанные с ее именем, забылись, и вновь совершенно сногсшибательное впечатление производила ее неувядающая красота. Сорокапятилетняя дама кружила мужские головы так, как и не снилось юным красоткам.