Дамы убивают кавалеров
Шрифт:
– Между прочим, девушка со мной.
Она дернула плечиком. Сначала обратилась к своему вроде бы спутнику:
– Я – не с вами. Я – сама по себе. – Потом обернулась к боссу: – Хавать? – протянула чуть презрительно. Улыбнулась и мило добавила: – Спасибо, сыта.
Быстро отвернулась и сделала один шаг прочь от стола.
Петр почти крикнул:
– В Монте-Карло полетишь? Со мной? На неделю?
Телка бросила на него благосклонный взгляд через плечо. Промурлыкала:
– С незнакомыми людьми я не езжу даже в булочную.
– Колька, визитки! – крикнул босс охраннику.
А Смуглянка воровато выскочила из зала.
«Сейчас вызнает, на чем я приехала, и проколет мне колесо!» – весело подумала Даша.
Дебют ей явно удался.
Катя Калашникова впервые в жизни возненавидела свой возраст.
Еще вчера тридцать два года казались ей в самый раз. Уже не юность, но и до старости далеко. Самый сок. И любой мужчина (кроме безнадежно тупых) понимает: вот она, настоящая женщина. У нее уже есть статус, жизненный опыт, уверенность в себе. А лицо – еще молодо, фигура – стройна, волосы – густы и блестящи.
Катя снисходительно поглядывала на глупышек студенток. Среди девчонок имеется, признаться, немало весьма симпатичных. Но, боже, что эти дурочки с собой творят! Кладут на веки сиреневые тени, носят бесформенные штаны, красят шевелюру в зеленый или синий цвет… И потом еще злятся, что парни-однокурсники от них шарахаются, а цветы дарят – своей любимой «преподше» Екатерине Сергеевне Калашниковой.
Да, есть за что ценить тридцатилетний возраст! Метания юности и эксперименты над собой позади. Ты уже худо-бедно знаешь людей. И немного – самое себя. Одеваешься стильно, красишься строго. Ты вряд ли потонешь в безумной любви или зависнешь на круглосуточной вечеринке.
«Зрелым женщинам жить легче», – еще вчера полагала Катя.
Еще вчера она – любила себя. И – ценила.
А сегодня Катя отчаянно думала: «Ну почему мне уже далеко не двадцать лет?!»
Она впервые обнаружила у своего тридцатилетнего возраста существенный минус.
Катя вспоминала, как в двадцать лет она могла за пару ночей подготовиться к экзамену по кошмарным «основам структурной лингвистики». Как за три дня проходила семестровый курс литературы эпохи Возрождения. Да что там литература! Когда понадобилось сдавать экзамен перед неожиданно свалившейся на нее поездкой в Сорбонну, она за неделю умудрилась освоить непростую французскую грамматику. Выучила сотни неправильных глаголов. Расширила словарный запас – на пятьсот слов! Запомнила наизусть двадцать стихов Верлена!
Сейчас же подвиги студенческой и аспирантской юности казались ей подлинными подвигами Геракла.
Калашникова понимала: ей не справиться с той задачей, которую она добровольно на себя возложила. И теперь Катя в отчаянии перелистывала свои тетради. Бесполезно! Все изученное смешалось в бестолковую кашу. «Если бы мне надо было не учить, а анализировать, делать выводы! – отчаянно думала Калашникова. – Но мне же нужно просто запоминать. Зубрить. Долбить».
Она честно «долбила». И понимала, что это – бесполезно.
Все старания окажутся напрасными, если она не придумает чего-то кардинального. Срочно не придумает.
Катя позвонила знакомому психоаналитику. С трудом выдержала обязательный трехминутный треп о политике и погоде и нетерпеливо спросила:
– Мне нужно за очень короткий срок усвоить большой объем информации. А память уже, увы, не та. Подводит. Запоминаю, но – медленно. Есть способы?..
Доктор ее расстроил.
Способы улучшить память, безусловно, имелись. Врач посоветовал медикаменты, специальные тренинги, сеансы гипноза. Но даже самые новомодные лекарства «для памяти» оказались не рассчитаны на экстремальную ситуацию.
– Самое лучшее – это добрые, хорошо проверенные средства, – весомо проговорил на прощание доктор. – Ну, к примеру, ноотропил. Начинайте принимать ноотропил прямо сегодня. По две таблетки четыре раза в день. Через пару недель заметите явное улучшение, – посоветовал доктор.
«Через пару недель мои знания, похоже, никому не понадобятся», – подумала Катя.
Оставалось попробовать еще один, радикальный способ.
Катя позвонила коллеге, профессору Бахтиярову.
Анвар Шойвович Бахтияров, языковед, балагур и любимец всей кафедры, внимательно ее выслушал.
– Я очень сочувствую вам и вашей семье, – мягко сказал он. – И идея мне ваша в принципе нравится. – Бахтияров помедлил.
– Но есть у меня хоть какие-то шансы? – робко спросила Катя.
Профессор задумался.
– Вы уже занимались? – спросил он.
– Немного. Несколько дней.
– И сколько у вас еще времени?
– Точно не знаю. Но тоже немного.
– Недели, дни?
– Скорее дни.
– Тогда бесполезно, – мгновенно отреагировал профессор.
Катя непроизвольно всхлипнула.
– Хорошо, приезжайте, – обреченно сказал Бахтияров.
Профессор Бахтияров ее не встречал. Дверь открыла горничная. Восточного вида. Смуглая, черноглазая. Худая, платье до полу, губы поджаты, взгляд неприветливый.
Катя вежливо поздоровалась. Женщина хмуро взглянула на нее. Ее глаза царапнули обнаженные Катины коленки.
– Профессор у себя? – поинтересовалась Калашникова.
Горничная неприязненно пробормотала по-русски:
– Не понимаю.
Катя удивилась. Бахтияров как-то рассказывал, что его прислуга живет в Москве уже лет десять, «чертовски мила и абсолютно незаменима».
Катя улыбнулась странной женщине и сочувственно спросила:
– Как же вы в магазины-то ходите, если по-русски не говорите?
Горничная буркнула что-то невразумительное, но – немного знакомое. Катя напрягла измученную за последние сутки память и вспомнила: это словечко она уже слышала. Дурацкое такое слово, почти без гласных.
Оказалось, горничная пытается ей хамить.
Катя ответила по-русски:
– Сами вы развратница.
Женщина изумленно взглянула на нее и неожиданно улыбнулась.