Дань с жемчужных островов
Шрифт:
Смертоносным призраком скользил он вперед, остановился, растаял в густых зарослях лиан, появился с другой стороны, неслышно упал на землю и вдруг прыгнул, опрокинув на прелые листья еще одного факельщика. Тот не успел даже понять, что происходит, как его душа отлетела на встречу с Великим Змеем.
— За мою деревню, — провозгласил Кави, пряча в мешок третье ухо. — Затем он нагнулся, откусил кусок плоти моей жертвы и тут же выплюнул: — Фу, провонял потом насквозь, тебя даже есть противно.
Оставшиеся в живых еще недолго бродили по темной чаще. Голоса их, окликавшие исчезнувших спутников, звучали все
Лагерь снова ожил лишь тогда, когда яркие солнечные лучи осветили все вокруг, прогнав тени даже из самых удаленных уголков. Посовещавшись, стигийцы по двое прочесали лес возле лужайки, отыскали пропавших ночью и вынесли их из зарослей.
— Это дарфарцы, — без малейшего сомнения в голосе заявил старший. — Кто знает, сколько их прячется в лесах. Вряд ли много, иначе они приготовили бы себе лакомство из наших печенок уже сегодня ночью. Но сколько бы их ни было, мы не можем противостоять им. Джунгли — их дом. Если хотим выжить и добраться до Стигии, надо поторопиться. До границы совсем недалеко. Пойдем без остановок — ночевать будем на родной земле.
Кави, прекрасно слышавший каждое слово, усмехнулся и поспешил вслед за отрядом. Если то, что говорил предводитель работорговцев, правда, то надежда освободить соплеменников с каждой минутой становилась все слабее.
Приближался вечер, когда нервы молодого людоеда не выдержали. Еще бы, за целый день ему не удалось увеличить ожерелье для Йога и съесть хотя бы крошечный кусочек мяса. Стигийцы почти бежали по пустынной дороге, не позволяя никому сходить с нее, и тычками подгоняли измученных дарфарцев. Работорговцев в скором времени ожидали надежные родные стены, а их пленников — позорное существование до конца дней, после которого им на всегда будет закрыт путь в Страну Теней, и их неприкаянные души начнут скитаться по джунглям, наводя ужас на соплеменников.
Издав утробный рык, а вслед за ним — боевой клич, Кави выпрыгнул на дорогу, обогнав отряд на несколько шагов. Полуголый, окровавленный, оскаливший острые зубы в страшной усмешке, он был настолько ужасен, что в первый миг его враги испугались. Но, видя, что больше их никто не преследует, бросились на дарфарца. Он отбившись руками и ногами, вырывал зубами куски плоти, наносим кинжалом глубокие раны, но он был один, а врагов много Его соплеменники, связанные прочными веревками, помочь ему ничем не могли.
Кави схватили и долго, с упоением топтали ногами. Только бурлящие в его теле молодые силы да ярость оттого, что так и не сумел ничего сделать для своих собратьев, помогли ему выжить. Избитого, грязного, с ног до головы выпачканного своей и чужой кровью дарфарца подняли ни ноги и подвели к предводителю стигийцев. Тот долго смотрел на новую добычу холодными, полными злобы глазами, а потом проговорил:
— Хорош! За тебя хорошо заплатят в Птейоне или Луксуре. Не надейся, на рынок в Сухмете я тебя не выведу, Это слишком близко от Дарфара. — Затем он повернулся к своим спутникам и приказал: — В колодки его! А то больно шустрый. И не спускайте с него глаз, такой, как он, и с колодками удрать может.
Два человека держали Кави, еще двое подняли его руки над головой, свели их вместе и соединили запястья странным деревянным приспособлением. Дарфарец попытался согнуть руки в локтях и положить их на голову, но острая боль пронзила его тело: два острых угла колодок впились в запястья с такой силой, что, казалось, кисти вот-вот отвалятся. Охотник за рабами, надевавший на юношу колодки, злобно усмехнулся и толкнул Кави к пленникам. На щиколотки ему надели веревочные петли, затянули их, связали между собой и прикрепили к общей веревке, соединявшей такие же петли на ногах всех пойманных дарфарцев. Отряд двинулся дальше, и, когда уже совсем стемнело, пересек границу Стигии.
В Сухмете пленников отвязали друг от друга, не сняв, однако, с ног каждого веревок, и затолкали в крошечное, очень тесное помещение, вплотную примыкавшее к дому предводителя отряда охотников за рабами. Кави освободили от колодок, но, памятуя о его исключительной опасности, им одеревеневшие руки юноши надели металлические браслеты, скрепленные толстой цепью. Впрочем, все эти предосторожности вряд ли были уместны, ибо заточенные зубы всюду сразу выдавали дарфарцев, а в Стигии они появлялись только в качестве рабов, граница же близ Дарфара хорошо охранялась, так что бежать пленникам было некуда.
Новый хозяин, окинув измученных и до смерти перепуганных людей долгим, изучающим взглядом, приказал одному из слуг:
— Накормить, дать воды для питья и умывания. А то на рынке за них и медной монеты получить не удастся. Пусть слегка окрепнут. — Затем он повернулся к дарфарцам: — Меня зовут Аркон. Отныне вы принадлежите мне, и я решаю, жить вам или умереть.
С этими словами он вышел, а расторопный слуга поспешил выполнить приказание господина. Большой жбан с водой пленники встретили гулом одобрения, а вот к еде никто не притронулся, ибо хлеб и некое подобие каши из неизвестной дарфарцам крупы были для них страшнее яда: грозный Йог немилосердно наказывал тех, кто осмеливался есть что бы то ни было, кроме мяса. Ни уговоры, ни побои, ни угроза расправы не подействовали ни на кого из них, и в конце концов раздосадованный хозяин распорядился принести пленникам вожделенную пищу. Конечно, хорошего мяса им не досталось, но и требуха вызвала восторг у изголодавшихся людей.
Вскоре, слегка насытившись, все улеглись спать, а Кави еще долго шептался со своей сестрой Хатонгой, но маленькая девочка только упрямо качала головой в ответ на все его уговоры.
— Ну почему? — рассердившись в конце концов, чуть не выкрикнул Кави. — Неужели тебе нравится этот вонючий дом и мерзкая еда?
— Кому это может понравиться? — пожала плечами Хатонга.
— Так давай убежим! Мы сумеем. Я помогу тебе, — снова начал уговаривать сестру юноша.
— Нет, — опять закачала головой Хатонга. — Куда мы пойдем? Деревни нашей больше нету, — начала она перечислять, загибая пальцы, — родители мертвы, все сородичи здесь, другое племя может не принять нас. И как мы будем жить?