Дангу
Шрифт:
— Me, — благоговейно бормотал он, — огонь!
Еще в начале общения Григорий попытался выяснить у Дангу, почему у него на шее крестик и медальон. Но юноша не смог объяснить. И вот теперь можно было спросить снова, так как доверие и дружба между ними укрепились.
— Почему носишь крестик и медальон? Крещеный?
— Дангу не знает. Его нашли маленького на снегу вместе с этими ray.
Любопытство Григория еще больше усилилось.
— Дай-ка глянуть вот это! — Он показал на медальон.
Дангу снял медальон и протянул с улыбкой Григорию. Тот немного повертел его в руках, нашел потайную защелку, нажал, и крышка откинулась, открыв взору Григория заветную гравировку.
Теперь настала его очередь изумляться.
— Отрок мой любезный! Да ты ж наш, расейский, веры православной, сын князя Василия Боголюбова! Его имение на нашей земле новгородской! — крикнул Григорий.
Он бухнулся на колени перед оторопевшим юношей и забормотал вполголоса:
— Прости меня, грешного, ваша милость, Никита свет Васильевич, раб на веки вечные в услужение! Господи Боже наш Всеспаситель!
Потом встал, размашисто перекрестился:
— Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое!.. — И, как мог, начал объяснять прерывающимся от волнения голосом: — Слушай-ка вот что, ты да я — россияне православные. Наша родина — Россия, там, — он махнул рукой на север, — большая страна, сильная… Царь наш государь, его императорское величество Петр Алексеевич шведов побил, турок-бусурман побил. Стольный град Санкт-Питербурх расположил. Страной правит да государит… Помощники у него графы, князья и батюшка твой Василий Боголюбов тоже, адмиралы, генералы, ну и мы, офицеры, служим, воюем, дак тяжело нам, вот ведь полонянником стал…
Он остановился, видя, что юноша напряженно вслушивается в его речь, пытаясь понять.
— Ладно вот, опосля в толк возьмешь. А что заподлинное есть, дак мы земляки-единоверцы. Наш Господь и владыка Иисус Христос, вот! — Он ткнул пальцем сначала в свой крестик, потом в крестик Дангу. — А звать тебя Никита и ты есть княжич, Князев сын значит, почет тебе да уваженье наше.
Показал на гравировку медальона, а потом на Дангу:
— Тута прописано — Никита! Ты есть Ни-ки-та! — медленно произнес по слогам. — Понял?
И Дангу улыбнулся. Признаться, он мало что понял из этих объяснений. Единственное, что стало теперь ему ясно: он — ми, такой же, как Григорий, одного рода. И он узнал имя своего родного отца. Но кто же его мать?
— Дангу — Ни-ки? — вопросительно ткнул он в себя пальцем. И потом прибавил: — Та? — словно ему было трудно произнести имя целиком.
— Да! Да! Господи прости! Пускай будет Ники, ладно, а то Дангу. По-звериному, что ли, инда по-местному?
— Так назвали меня ама и ата.
— Вот я никак уразуметь не могу, — продолжал Григорий, — как ты здесь обретался да с дикими людьми дружбу да любовь водил? Жил без веры, грех ведь! Ты ж крещеный. А чтоб по вере нашей жить без греха, десять заповедей Иисуса Христа помнить надобно. Говорит нам Святый Боже так: Я твой единственный Бог, никому другому не поклоняйся, не говори напрасно имя мое, отдай мне день субботний, чти отца и мать, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не доноси ложно на ближнего, не желай жены и имущества ближнего, люби ближнего как самого себя. Так-то! Ну-ка, повтори, сыне!
Дангу старательно повторил несколько раз с остановками и поправками Григория.
— Ну вот! Зело хорошо. Ладно. И до чего ж ты мне Ванятку моего старшого напоминаешь, сил нету! Никитка! Никитка! Ники! — Он погладил его по кудрявым золотистым волосам. — Слушай-ка! Нам отсель надобно выбираться. Я в здравии нахожусь, нога заподлинно ходит.
Он прошелся туда-сюда, чуть прихрамывая.
— Одежда на мне зело худая, да и лаптям снос случится быстрый. Бусурмане проклятущие ограбили, товару лишили и полушки не оставили. Ну ничего, теперь вместе будем пребывать. Господь расположит, и денег раздобудем.
Дангу понял про одежду и про то, что они будут вместе. Григорий пояснял слова жестами, но вот что такое деньги, Никита так и не взял в толк, хотя Семенов несколько раз принимался объяснять.
— Ну ладно! Дорогу на перевал показывай, а там разберемся. Оружие Божьей милостью имеем. — Он похлопал по пистолету, заткнутому за пояс. — Ну пошли, Ники!
Григорий решительно двинулся, запахивая халат, и вдруг нагнулся, ощупал подол. Остановился.
— Постой-ка! Тут, кажется, что-то зашито. Дай нож. Ну-ка, ну-ка! Посмотрим, — бормотал он, осторожно подпарывая угол халата, в то время как юноша внимательно смотрел на его действия.
Через несколько секунд поляну огласили два крика, слитые воедино. Один — радости, другой — удивления. В руках Григория лежал крохотный молитвослов, написанный мелким, неровным русским полууставом. Радости Григория не было границ.
— Слово Божие с нами, Никита! Это его благословение. Да святится имя твое! — Купец размашисто перекрестился и поцеловал молитвослов.
Дангу молнией озарило воспоминание о том, что он спрятал в укромном месте под перевалом сундучок с такими же предметами. Его первым порывом было тут же сказать об этом Григорию, но потом он решил, что сделает это позже.
— Ну вот, теперича уж пошли, Ники! — скомандовал купец.
Они двинулись в путь к перевалу, стараясь не выходить на открытые пространства, используя в качестве укрытия кусты, крупные камни, холмики. Новые друзья со стороны являли собой довольно живописную картину. Впереди шел молодой человек огромного роста и могучего телосложения, босой и голый, если не считать набедренной повязки, с кинжалом и колчаном на бедрах. Он временами останавливался, осматривался и принюхивался, как животное: нет ли где опасности. За ним метрах в десяти двигался, прихрамывая, второй — среднего возраста мужчина, невысокий, с черной бородой и усами. На нем был грязный рваный стеганый халат, подпоясанный красным кушаком, за который был заткнут пистолет. На ногах лапти, подвязанные лентами из лыка.