Дангу
Шрифт:
Он направился быстрыми шагами к помещению, а его спешившиеся спутники, разминая после длительной скачки уставшие члены, повели лошадей в дальний угол двора, где возле полуразрушенных построек за каменной изгородью находился большой загон.
— Хузур! Сейчас все будет сделано! В лучшем виде, — ответил Али, угодливо приседая. — Могу я доложить еще кое-что? — бросил он вслед уходящему Бадмашу.
— Ну что там? — Афганец остановился, повернувшись вполоборота. — Говори, да поживее!
— Мы схватили по твоему приказу, хузур, того фаренги! Он здесь.
— Что-о-о? Только одного? Я же говорил — обоих! Проклятые собаки! Почему не схватили его спутника и вещи? Где этот парень?
Лицо Бадмаша покраснело и исказилось от гнева. Он размахнулся и изо всех сил ударил Али кулаком по лицу так, что тот упал.
— Хузур! Ты велик, как пророк! — трусливо завыл Али, валяясь на земле и пытаясь поставить ногу главаря себе на голову. — Не погуби, не погуби! Вокруг караван-сарая Кальяни были люди субедара. Чтобы взять обоих, надо было поднимать шум. Это было опасно.
— Опасно, опасно! — взревел Бадмаш и пнул Али. — Пошел вон!
— Аллах велик! Аллах велик! — воя, извивался в ногах у афганца Али.
— Ладно! — Бадмаш внезапно успокоился. — Встань, мы поговорим с этим фаренги после еды. Валла-билла!
— Как пожелает хузур!
Бадмаш не торопясь прошествовал в свои покои, устроенные в самом дальнем углу храмового двора среди каменных глыб, поросших кустарником. Там двое слуг уже расстелили ковер и поверх него дастархан. Афганец устало сел, щелкнул пальцами:
— Эй! Воды!
Вынырнул слуга с большой чашей, наполненной теплой розовой водой и тазиком. Бадмаш помыл руки, вытер о протянутое полотенце. Али негромко отдавал приказания, и прислуга споро суетилась вокруг, сменяя одно блюдо другим по мере насыщения владыки. Сам Али время от времени подливал вина в его быстро пустевший бокал. Бадмаш скоро захмелел. Лицо его раскраснелось. Ужин подходил к концу.
— Али! Принеси-ка джалеби! — Сладкое было одной из слабостей владыки. — Да не забудь и хукку, — приказал он хриплым голосом.
Когда требуемое было подано, афганец поудобнее устроился среди подушек, затянулся из хукки, выпустил дым, хлебнул из бокала, кинул в рот несколько кусочков печенья и лениво пожевал.
Жаркая предмуссонная майская ночь вступила в свои права. Неумолчно стрекотали цикады, на черном бархатном небе мерцали яркие звезды, неслышно сновали туда-сюда летучие мыши.
— А-а-а-ли! Приведи-ка сюда того фаррррренги, — заплетающимся языком пробормотал Бадмаш.
Два разбойника бросились исполнять приказ. Они вытащили несчастного Григория из сторожки и поволокли к главарю.
— Туда его! — Он махнул на каменный столб, стоявший возле полуразрушенной стены под густым развесистым баньяном. — И разденьте!
С Григория содрали халат, сапоги и прикрутили веревками к столбу.
— Ироды проклятые! Чтоб вам пропасть в геенне огненной! — закричал Семенов, пытаясь вырваться. — За что вы меня?
— Собака! Кафир вонючий! — Бадмаш мгновенно рассвирепел, лицо его побледнело. Он даже как будто бы протрезвел. Потом вскочил и, подбежав к россиянину, начал его бить наотмашь по лицу. — Ну-ка, скажи, кафир, как ты оказался на перевале Зоджи-Ла, когда мои молодцы захватили караван из Джунгарии, и почему у тебя оказались бриллианты, которые везли в этом караване в подарок несравненному падишаху Фарруху Сийяру?
— Так вот в чем дело! — Григорий мотал головой, стараясь спасти от жестоких ударов Бадмаша глаза и зубы. По лицу текла кровь, а афганец, рыча от злобы, продолжал бить.
— Наш человек у Парвеза нам все рассказал. Такие бриллианты могут принадлежать только хану Галдану. А ты — нищий и вор! Я посажу тебя на кол!
Он схватил Григория за горло и стал душить. Потом отпустил.
— Говори, собака!
— Мухтарам! Бриллианты принадлежат русскому радже Никите Боголюбову, — с трудом зашевелил разбитыми окровавленными губами Григорий.
— Какому еще радже? Где он? — Бадмаш удивленно отстранился от Григория, а потом повернулся к Али: — Что он мелет?
Али пожал плечами, потом плеснул из пиалы водой в лицо россиянина и крикнул:
— Где бриллианты? Говори быстрее, кафир!
Григорий молчал.
— Ты у меня заговоришь сейчас, — злобно прошипел Бадмаш, выхватил из костра пылающую головню и прижал к телу Григория. Вопль боли огласил весь двор.
— Господи! Господи! — кричал Григорий. — Спаси, дай силы!
— Где бриллианты?
В ответ доносились лишь стоны и причитания. И снова в ход пошла головня. И снова крики россиянина. Его тело совсем обмякло и повисло на веревках. Казалось, что он потерял сознание. Али снова плеснул ему в лицо водой и потряс за волосы, приводя в чувство.
— Грязное отродье! Ты будешь говорить или нет? Где бриллианты? — крикнул Бадмаш.
Григорий открыл глаза и молча уставился на своего мучителя.
— Ну хорошо же! Арэ! — Афганец поманил усатого разбойника. — Позови сюда Мардана, и пусть он принесет свой черный ящик. Сейчас заговоришь, — криво усмехнулся афганец, глядя на Григория.
Через некоторое время из храма выбежал невысокий старичок, в красном халате и с высоким красным же тюрбаном на голове. Его подгонял усатый. В руках старик держал ящик из черного лакированного дерева с дверцей и несколькими щелями сверху. Он приблизился к Бадмашу и опустился перед ним на колени, придерживая ящик под мышкой. Потом почтительно наклонил голову:
— Джи хан, хузур!
Бадмаш показал на Григория:
— Вот этого!
— Хорошо, хузур! — пробормотал старик.
Он выпрямился, подошел к россиянину, который окончательно пришел в себя и внимательно смотрел на странные приготовления. Все, кроме Бадмаша, опасливо отошли в сторону. Старик поставил ящик на землю перед Григорием, вынул из-за пазухи длинную палочку и начал опускать ее в каждую щель ящика в одну за другой, напевая при этом и что-то выкрикивая. Потом быстро открыл дверцу и отступил на шаг. Вынул из сумки, висевшей на боку, флейту — басури и заиграл на ней. Из ящика медленно выползла огромная черная кобра. Она была раздражена тем, что ее так бесцеремонно разбудили. Но пение флейты Mapдана заставляло ее выполнить приказ, как она много раз делала это раньше. Змея свернулась клубком, потом поднялась перед Григорием, ее клобук раздулся, глаза загорелись красными злобными огоньками. Раскачиваясь из стороны в сторону, она словно выбирала место, куда вонзить смертоносные зубы.