Даниэль Друскат
Шрифт:
«Неужели тебе хочется, — не унималась она, — чтобы кто-то из них подумал, что оскорбил тебя до глубины души? А ведь Ирена с радостью погуляла бы на свадьбе». И так далее, и тому подобное.
Она извлекла из ящиков и шкафов самые лучшие вещи сына, до сих пор, как я слышал, она не решалась с ними расстаться. Теперь же протянула их мне:
«А ну-ка, надевай!»
Я отнекивался и сопротивлялся, как мог, и вдруг — вот спасение — увидел прислонившегося к дверному косяку Гомоллу. На нем была форма партийного работника: кожаная куртка и кепка, да и настроение у него, судя по всему, отличное.
«Добрый
Анна без особого восторга оглядела запоздалого гостя.
«Что это тебя принесло среди ночи?»
Гомолла совершенно серьезно ответил:
«Скучаю, Анна, скучаю».
«Вот как?»
Прайбиш скрестила на груди руки, склонила голову набок и подозрительно посмотрела на него — старый, мол, греховодник.
«Он ко мне, Анна», — сказал я.
Гомолла отрицательно покачал головой и показал большим пальцем на пол.
«Я пришел на свадьбу».
«Тебя не приглашали», — энергично запротестовала Анна и пустилась в пространные рассуждения относительно вопросов такта, со своих обывательских позиций, разумеется.
Гомолла пропустил ее слова мимо ушей; он небрежно уселся рядом со мной на кровати и ткнул меня в бок.
«Как ты думаешь, осмелятся они выставить за дверь первого секретаря Веранского окружкома?»
Я ответил, что этого нечего опасаться. Гомолла степенно кивнул и поинтересовался, кто будет на свадьбе.
«Большинство крестьян из деревни ведь наверняка приглашены?»
«Густав!» — воскликнула Анна.
«Что такое?»
Ласково улыбнувшись, Гомолла с восхищением посмотрел на нее:
«Ты выглядишь просто изумительно».
Старуха Прайбиш расфуфырилась к празднику. На ней было платье из плотной шуршащей материи — кажется, она называется тафтой — и черный шелковый платок, который она ловко повязала на голову, словно блестящий чепец. Гомолла был прав, выглядела она великолепно и походила не то на княгиню, не то на цыганку. Ее массивные золотые серьги с подвесками даже зазвенели, когда она возмущенно воскликнула:
«Густав, неужели у тебя хватит бестактности даже сегодня в моем доме заниматься политикой?»
«Тебе ввек этого не понять, Анна, — возразил Гомолла. — Я всегда занимаюсь политикой, да и не могу иначе».
Ага, старик что-то задумал. Я заинтересовался, вскочил с постели, скинул куртку, брюки, рубашку, бросил их друг за дружкой старой Анне и наконец предстал перед ной голышом. Пусть посмотрит старушка, не так уж дурно я сложен. А теперь давай-ка тот выходной костюм, пожалуйста, поживее: накрахмаленную рубашку, ой какая белоснежная и прохладная, шелковый галстук, брюки — надо же, почти как раз! Густав, будь добр, помоги натянуть пиджак — он слегка жмет в груди, зато хорошо подчеркивает фигуру. Так, теперь пятерней пройтись разок по прическе, взгляд в зеркало: лицо, профиль. Ну как, Анна? С головы до ног прилично одетый человек.
«Стоп! — Гомолла прикрепил мне на лацкан пиджака партийный значок. — Вот теперь, — сказал он, — все в полном ажуре».
Он взял меня под руку — ну прямо заправский кавалер — и, отвесив Анне поклон, широким жестом показал на лестницу: дамам, мол, место впереди.
«Не говоря уж о том, — возразила Анна, удивленно подняв брови, — что вниз по
«Не бойся. — Гомолла ласково потрепал ее по щеке, — Если Крюгер вздумает хамить, я на глазах у всех гостей натяну на него галифе штурмовика».
«Странный юмор, — недовольно заметила Анна, — видит бог, меня он не рассмешил».
В зале царило оживление, слышался шум, смех, гремела музыка. Пахло самогонкой и мужским потом, дымом и одеколоном, которого женщины, по всей вероятности, вылили на свои носовые платки не меньше как по целому пузырьку. Жених с невестой сидели во главе стола в сизых облаках табачного дыма: Макс Штефан с сияющим лицом победителя, невеста — вся в белых кружевах, привезенных, как поговаривали, из Западного Берлина. Красотка Хильда тоже держалась так, словно ей крупно повезло в лотерею, с нее лил пот, она смеялась и неистово обмахивала лицо кружевным платочком. А Ирена, моя малышка, в простеньком платьице и в передничке — как сейчас ее вижу — все же была самая красивая в зале. Она с улыбкой откидывала назад свои черные локоны и проворно лавировала с подносом в толпе танцующих. Мне ни разу не доводилось видеть ее более веселой.
Как только мы с Гомоллой вошли в зал, Виденбек взгромоздился на стул и взмахнул пивной кружкой:
«Заткните глотки! Сам партийный шеф Верана изволил пожаловать!»
Наступила гробовая тишина. Макс Штефан медленно встал, уперся лапищами о край праздничного стола, будто хотел вот-вот швырнуть его в нас, словно мы были осквернителями храма.
На нас это не произвело особого впечатления, мы прошествовали через весь зал к столу, и Гомолла, подняв над головой сплетенные ладони, потряс ими в знак приветствия, как боксер на ринге.
«Продолжайте, продолжайте, — любезно разрешил он. (Какое уж там продолжение!) — Случайно нашлись в деревне дела... (Что за дела ночью?) — Ну и, само собой разумеется, хотелось... — он схватил молодоженов за руки, — ...поздравить вас».
Жиденькие аплодисменты.
Макс небрежно кивнул головой, Хильда залилась краской.
Теперь была моя очередь поздравлять, и я по-мужски пожал руку невесты.
«Я так рада, что ты пришел», — сказала она.
«А как же иначе, Хильдхен, в такой большой для тебя день». Неужели она думала, что я все еще любил ее? Разве не знала, что я давно уже сплю с другой? Как бы то ни было, в ее жалобном тоне прозвучало легкое разочарование, когда она сказала:
«А я уж подумала, что ты на меня обижаешься».
Приложив руку к сердцу, я с улыбкой поклялся:
«Ну что ты! Ни на кого я не обижался, даже на Макса. Поздравляю!»
Я хлопнул его по плечу, он ответил тем же.
«Мы с тобой поделили все, парень, не могли поделить только девушку».
Ну и шутник же мой друг, а какой нахальный и глупый у него смех.
«Теперь надо и выпить».
Он махнул рукой, ого, видно, он уже давно взял на себя бразды правления. Шампанского сюда, пусть выстрелят пробки. Пена с шипением полилась через край бокала, наверное, сейчас он крикнет: выпьем!