Данте Алигьери и русская литература
Шрифт:
Образ легендарного царя Давида был одним из любимых у декабристов и поэтов, близких к ним. Давиду посвящали свои стихи П. Катенин, Ф. Глинка, А. Грибоедов, Н. Гнедич. В стихотворении «Мир поэта» (1822) Катенин предвосхитил Кюхельбекера почти слово в слово:
Царь, пастырь, воин и певецВесь жизни цвет собрал в себе едином [94] .93
Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 350.
94
Катенин П. А. Избр. произв. М.; Л.: Сов. писатель, 1965.
Повышенный интерес декабристов к этому библейскому персонажу объясняют стихи Ф. Н. Глинки:
Бог избрал кроткого Давида,И дал он юному борцуСвой дух, свое благословенье,И повелел престать беде,И скрылось смутное волненье;Хвалилась милость на суде;Не смел коварствовать лукавый,И не страдал от сильных правый.Закон, как крепкая стена,Облек израильские грады,Цвели покойно вертограды,Лобзались мир и тишина [95]95
Глинка Ф. Н. Избр. произв. Л.: Сов. писатель, 1957. С. 159–160.
В поэме Кюхельбекера эпическое повествование о Давиде ценно не только само по себе, но и своей способностью выделить психологические коллизии субъективного сюжета, где героем является сам автор произведения. Давно замечено, что вся огромная поэма «посвящена рассказу о преодолении Давидом разных бед, испытаний и невзгод; о победах же его говорится как бы мимоходом в нескольких строках» [96] . Такой подбор эпизодов определен совершенно очевидным намерением Кюхельбекера соотнести свой трагический жребий с перипетиями жизни героя, о котором Данте, кстати, сказал: «И больше был, и меньше был царя» [97] . В этой психологической соотнесенности центрального персонажа с автором поэмы ничего особенного для романтика нет. Неожиданнее, когда поэт в раздумьях о себе обращается к творцу «Божественной Комедии»:
96
Королева Н. В. К. Кюхельбекер. – В кн.: Кюхельбекер В. К. Указ соч. Т. I. С. 47. См. также: Е.Ф.Илюшин. Данте в судьбах и поэзии декабристов/ / Дантовские чтения. М.: Наука,2000. С. 71–77.
97
Данте Алигьери. Божественная комедия/Пер. М. Лозинского. М..: Наука, 1967 (Чистилище, X, 66). Далее все ссылки на это издание.
98
Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 372.
В этом тексте наряду с лаконичной характеристикой Данте легко заметить редуцированный пересказ «Комедии», в которой одна из строк чуть ли не дословно повторяет начальный стих «Ада». Почти с той же стиховой фразы начинается фрагмент, в котором Кюхельбекер уподобляет себя великому тосканцу:
Так я стою на жизненной вершине,Так вижу пред собой могтильный мрак:К нему, к нему мне близиться отныне [99]В период работы над поэмой (она написана в 1826–1829 гг.) автор «Давида» был сравнительно далек от того возраста, в котором Данте отправился в странствие по трем царствам потустороннего мира и который, по его мнению, соответствовал высшей точке восходящей и нисходящей дуги человеческой жизни [100] . «Жизненная вершина» в сознании и поэме Кюхельбекера не столько хронологическая веха в биографии, сколько ее переломный момент. Впереди поэта ждали тягчайшие испытания. Уже испив из чаши страданий, он мыслил о себе терцинами Данте:
99
Там же.
100
«…трудно установить, – говорил Данте, – где находится высшая точка этой дуги; однако я полагаю, что для большинства людей она находится между тридцатым и сороковым годом жизни, и думаю, что у людей, от природы совершенных, она совпадает с тридцать пятым» (Пир, IV, XXIII, 9-10).
Позднее
101
Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 419.
102
Кюхельбекер В. К. Путешествие. С. 211–212.
В эту пору, как и в период работы над поэмой, Кюхельбекер находил в себе силы противостоять обрушившимся на него несчастьям. «Вообще, я мало переменился, – сообщал он из Динабургской крепости Пушкину, – те же причуды, те же странности и чуть ли не тот же образ мыслей, что в Лицее!» [103] . В сравнении с Данте и другими «судьбой испытанными поэтами» обнажалось не только инфернальное содержание его судьбы, но и героическое самостояние личности. В связи с этим важно обратить внимание на стихи поэмы, где, Кюхельбекер уподобляет себя Сизифу, который
103
Переписка А. С. Пушкина, Т.2. С. 242.
При таком самостоянии «путь бед» становился вместе с тем путем нравственных обретений, и поэт мог сказать о себе:
Изыду из купели возрожденья,Оставлю скорбь и грех на самом днеИ в слух веков воздвигну песнопенья [105] .104
Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 420.
105
Там же. С. 421.
В этих стихах нельзя не расслышать мотива, характерного для «Божественной Комедии» и связанного с общей идеей странствий ее героя. Ведь поэма Данте, что не раз отмечалось исследователями, огромная метафора: ад не только место, но и состояние, состояние душевных мук. Они и вырвали из уст Кюхельбекера отчаянное восклицание:
Мой боже, я ничтожный человек… [106]Одной из причин нравственных терзаний поэта были, вероятно, его показания против И. И. Пущина, который 14 декабря 1825 г. якобы «побуждал» Кюхельбекера стрелять в великого князя Михаила Павловича. В апреле 1832 г. поэт предпринял неудачную попытку снять с товарища по несчастью это незаслуженное обвинение [107] . Что же касается Данте, то о нем уместно вспомнить проницательное замечание французского филолога К. Фориеля: изгнание было для Данте адом, поэзия – чистилищем [108] . Для Кюхельбекера адом была крепость, а очищением, своего рода катарсисом, поэма:
106
Там же, С… 361.
107
См. об этом: Там же. С.653.
108
См.: Тургенев А. И. Указ соч. С.135.
А в небесном раю, где поэт мыслит себя после земных страданий, его встречают «Дант и Байрон, чада грозной славы… Софокл, Вергилий, Еврипид, Расин». Свой «бестелесный» шаг направляет к нему и тень Тассо:
«Кто ты?» – речет с улыбкою небесной.Уведает и кроткою рукойВведет, введет меня в их круг священный [110] .109
Кюхельбекер В. К. Избр. произв. Т. I. С. 360.
110
Там же, с. 383.