Данте. Жизнь. Инферно. Чистлище. Рай
Шрифт:
Отзвук этих сожалений Данте о рано угасшей жизни и о том, как это повлияло на его собственную судьбу, можно увидеть в восьмой песне «Рая», где он встречает Карла Мартелла на небе Венеры.
На духа я взглянул, чей ласковый привет Меня порадовал. — Кто ты? — спросил я духа С сердечной теплотой. И сказанные мной Слова приветствия едва коснулись слуха, Как тут же просиял он радостью двойной И мне ответил так: — «Немало бед различных Предотвратил бы я, когда б среди людей Прожил я долее. Как в нитях шелковичных Червяк скрывается, так посреди лучей Блаженства моего укрыт я от очей. Но ты любил меня, любил не без причины, И если б отдален был час моей кончины И цели я достиг желаний и трудов — Отведал бы и ты любви моей плодов. На левом берегу, что омывает Рона, Сливаясь с Соргою, я был наследник трона; Принадлежало мне Авзонии крыло Там, где цветут Бари, Гаэта и Кротона И в море две реки прозрачных, как стекло, Бегут вдоль берегов. Венчала мне чело И придунайских стран блестящая корона, А та Тринакрия, прекрасная страна, Приманкой дивною служащая для взора, Которая в краю лишь том омрачена, Где грозно высятся Пакино и Пелоро И Эвром гладь волны сильней возмущена (Чему причиною — не тщетные усилья Тифея мощного, но серы изобилье), Ждала бы и досель Сицилии страна Наследников моих, от Карла порожденных И знаменитого Рудольфа королей, — Когда б наместники жестокостью своей Не раздражили все туземцев побежденных И крик не раздался среди Палермо: «Бей!» О, если б в будущем читал мой брат свободно — То в Каталонии с доверием слепым Он не отнесся бы к сынам ее скупым, Его к погибели приведшим безысходно. Он остерегся бы так погружать свою И без того тяжелую ладью. Из щедрого скупым он стал неблагородно, Затем, что видел он друзей своих вокруг, Мечтавших об одном: набить себе сундук». — О повелитель мой, — сказал я, — радостьКроме поэзии, бытовых дел и политики Данте после смерти Беатриче занимался еще и философскими исканиями. Вероятно, не найдя утешения в материальной жизни, он пытался отыскать его в жизни духовной, увидеть смысл бытия и утешиться в своей потере. В частности, он начал посещать монастыри Санта Мария Новелла и Санта Кроче, где впервые познакомился с очень популярным у францисканцев учением иоахимитов-спиритуалов.
Многое роднило автора будущих инвектив против развращенных сановников церкви и с крайним направлением в францисканстве, братьями-фратичелли, которые ходили босые и проповедовали против папы-антихриста, особенно с тех пор, как на престол св. Петра воссел Бонифаций VIII. Фратичелли и спиритуалы, так же как и Данте, ожидали прихода в Италию императора, надеясь, что он положит конец бесчинствам высшего клира церкви, который присвоил деньги нищих и сирот и нарушил все заветы основателя христианства.
Данте стал постоянным посетителем нищенствующих орденов, надеясь найти истину, которую ему не открыли строгие болонские профессора. О своих исканиях мудрости Данте спустя несколько лет расскажет в «Пире»: «Как только я утерял первую радость моей души, о которой упоминалось выше, меня охватила такая тоска, что всякое утешение было бессильно. Однако через некоторое время мой ум, искавший исцеления, решил, убедившись в бессилии уговоров как собственных, так и чужих, вернуться к тому способу, к которому прибегали для утешения многие отчаявшиеся; и я принялся за чтение книги Боэция, в которой он себя утешил, пребывая в заключении и будучи всеми отвергнут. Услыхав также, что Туллий (Цицерон) написал книгу, в которой, рассуждая о дружбе, стремился утешить достойнейшего мужа Лелия по поводу смерти его друга Сципиона, я принялся читать и ее. И хотя мне поначалу трудно было проникнуть в смысл этих книг, я наконец проник в него настолько глубоко, насколько это позволяло мне тогдашнее мое знание грамматики и скромные мои способности; благодаря этим способностям я многое, как бы во сне, уже прозревал, — что можно заметить в «Новой Жизни». И подобно тому, как бывает, что человек в поисках серебра нежданно находит золото, даруемое ему сокровенной причиной, быть может, не без воли Божьей, я, пытаясь себя утешить, нашел не только лекарство от моих слез, но также списки авторов наук и книг. Изучив их, я правильно рассудил, что философия, госпожа этих авторов, повелительница этих наук и книг, — некое высшее существо. И я вообразил ее в облике благородной жены и не мог представить себе иначе как милосердной, поэтому истинное зрение во мне любовалось ею столь охотно, что я едва мог отвести его от нее. И под действием этого воображения я стал ходить туда, где она истинно проявляла себя, а именно в монастырские школы и на диспуты философствующих. В короткий срок, примерно в течение тридцати месяцев, я стал настолько воспринимать ее сладость, что любовь к ней изгоняла и уничтожала всякую иную мысль».
За два с половиной года своих занятий Данте познакомился с сочинениями Бернарда Клервосского, писавшего замечательнейшей латинской прозой. Кто-то справедливо заметил, что если бы Бернард писал по-французски или по-провансальски, а не по-латыни, он был бы величайшим трувером Франции. Данте привлекали ученые труды Альберта Великого, одного из первых европейских Фаустов, который соединял в себе архиепископа и мага, естествоиспытателя и толкователя Аристотеля. Он читал столпа схоластики Фому Аквинского, интересуясь главным образом его комментариями к «Этике» Аристотеля; «Этика» станет одной из самых любимых книг Данте. Как бы ни увлекался Данте учением малых братьев и иоахимитов, решающую роль в формировании его мировоззрения сыграло изучение Аристотеля, которого в то время именовали просто Философом. Отзвуки этих усиленных штудий мы найдем не только в «Пире», но и в других произведениях, написанных в изгнании, а также в «Божественной Комедии». Данте усовершенствовал свои знания латинского языка и уже свободно читал Цицерона, Боэция и античных латинских поэтов.
Мы не можем здесь останавливаться с подробностями на влиянии этого периода на Данте, но заметим, что образ Катона Утического, который в произведениях Данте займет значительное место, зародился именно в эти годы. Язычник, покончивший с собой, чтоб не подчиниться тирании Цезаря, в проповедях доминиканца Ремиджо Джиролами ставился рядом с библейскими праведниками, с Фомой Кентерберийским, злодейски убитым неправедным королем Англии Эдуардом, и с Людовиком IX Французским, умершим в крестовом походе. Это очарование образа Катона было столь сильно, что Данте сделал его стражем Чистилища, несмотря на то, что он не был христианином. Велико было и влияние на Данте францисканцев. Данте, несомненно, знал Убертино да Казале, который в 1305 году, удалившись на гору Альверно в Апеннинах, написал по-латыни трактат «Древо жизни», произведение по своим идеям еретическое.
Весьма возможно, что Данте слышал у францисканцев легенду о Гончем Псе, который восстановит порядок в Италии и прекратит бесчинства папского престола. В воображении поэта мешались образы из пророчеств Иоахима и проповедей брата Ремиджо, древнеримские сивиллы и волшебник Мерлин из легенд о короле Артуре. Но постепенно Данте отрывался от монастырской среды, все больше уединяясь с любимыми книгами: Вергилием, «Этикой» Аристотеля, Боэцием, Цицероном. В конце этого периода Данте посещал также часто церковь августинцев, где происходили философские и богословские диспуты.
Может быть, непосредственно после этих философских увлечений Данте подружился с одним из родственников своей жены — Форезе Донати. Это был веселый человек, склонный к выпивке, обжора и гуляка, к тому же остроумный сатирический поэт. Его мало интересовали проповеди брата Джованни Оливи и споры у августинцев. Не знаю, чем он понравился Данте, который стал с ним исчезать из дому.
Улицы Флоренции конца XIII века были плохо освещены, лишь кое-где из полумрака мигали огни таверн. Ходить невооруженным было опасно: Флоренция славилась на всю Италию своими ворами, которые совершенно незаметно умели срезать с поясов кошельки с деньгами. Вечерами на двух или трех флорентийских площадях, а не только в кабаках играли в кости и в другие азартные игры, причем нередко дело доходило до поножовщины. У каждого флорентийца висел на поясе кинжал. Допущены были и публичные дома, которые строго проверялись специальной полицией здоровья. Их разрешалось устраивать только вдали от церквей, чтобы не оскорблять святые места. Все это мало походило на идеализированную Флоренцию, «с серебряными стенами, мощенную кристаллом», которую воспел друг Данте Лапо Джанни.
Форезе и Данте сидели в одной из многочисленных таверн Флоренции, пили вино и вели остроумные и не всегда пристойные беседы. Форезе знал наизусть всю ту стоящую особняком тосканскую поэзию, для которой историки литературы не находят названия, обычно именуя ее комическо-реалистической. Поэзия эта была порождена чисто городской средой, загулявшими купчиками, готовыми промотать отцовское состояние, бездельниками, одаренными острым умом, но которым не хватало характера заняться чем-либо серьезным. В этой поэзии мы видим тот мир, из которого вышли новеллы Боккаччо…
Приятели, Форезе и Данте, затеяли переписку-перебранку в стихах. Первым задрался Данте. Фамильярное прозвище Форезе было Биччи (что значит «башенка» или «домишко»). Нужно сказать, что прозвища были очень распространены во Флоренции. Данте уверял, что бедный Биччи так беден, что зимою в его комнатах все замерзает от стужи. На самом же деле все происходит не в декабре, а в августе. Несчастная жена Биччи простужена и кашляет. Одеяло ее столь коротко, что она принуждена надеть чулки, чтоб не замерзнуть. Муженька, как обычно, нет дома — его место в постели пусто, он, верно, удрал куда-нибудь пьянствовать. Появляется теща и причитает: зачем она выдала свою дочь за Форезе, а не за одного из графов Гвиди (вероятно, Гвидо Новелло, умершего в 1293 году). Графы Гвиди были мощные феодалы, у которых были замки и владения в верхней долине Арно. На самом деле, конечно, еще не старая жена Форезе вовсе не страдала так от бедности, и весьма возможно, что у Форезе в кармане водилось больше денег, чем у Данте. Но таков был стиль поэтического препирательства, допускавший всякие преувеличения в целях усиления комического.
Форезе Биччи делает вид, обращаясь к Данте в ответном сонете, что он действительно беден. Если он ни свет ни заря убежал из дому, то лишь потому, что ему было нечем укрыться. Пошел он не зря, а стремясь что-либо промыслить. Он очутился на кладбище, где думал найти клад, но вместо денег нашел покойного Алигьери, отца Данте, связанного Соломоновым узлом. Тут Форезе испугался и перекрестился, тень старичка стала молить, чтобы он развязал ее и спас от узла. Форезе не справился с этой задачей и побрел домой. Метафорически узел Соломона мог означать те обязательства по ростовщичьим делам, от которых и после смерти не мог освободиться старый Алигьери. В испуге Форезе побрел домой.
Средь ночи кашель на меня нашел, Укрыться было нечем — вот причина, И я не выспался, но все едино Чуть свет уже на промысел пошел. Понять нетрудно, до чего я зол: Ведь вместо клада — что за чертовщина! — Или хотя бы одного флорина Я Алигьеро средь могил нашел. Он связан был, и узел был мудреный, Не знаю — Соломонов иль другой, И тут я на восток перекрестился. «Из дружбы к Данте, — старикан взмолился, — Освободи от пут!» Но узел оный Не одолел я и побрел домой.Обозленный Данте ответил своему насмешливому приятелю, что за обжорство ему придется подписывать на пергаменте векселя и что в конце концов он очутится в долговой тюрьме. Тогда Форезе предлагает Данте вернуть в Сан Галло все, что он оттуда взял, это лучше, чем глумиться над собственной бедностью. Сан Галло, известная во Флоренции больница для бедняков, и богадельня Санта Мария помещались в пригороде Сан Галло, за городскими стенами. Форезе задели нападки Данте, и он бросает гневно своему родственнику: «Мы нищие, зачем же, объясни, у нас ты деньги клянчил?» Здесь неясный намек на то, что у брата и сестры Данте — Франческо и Таны (Гаэтаны) больше средств, чем у самого Данте, и что он хочет, чтоб они его содержали. Форезе предрекает Данте печальный конец в богадельне около Порте Пинти. Насмешка Форезе особенно зла и полна пренебрежения к семье Алигьери, так как этот приют для нищих был основан в XI веке семьей Донати, которая оказывала ему помощь и в XIII веке. Сонет кончается: «Я вижу в Пинти божий дом, где трое из одной тарелки жрут, а третий Данте — в одежонке драной». Тогда Данте окончательно разъярился и написал сонет, в котором подвергается сомнению даже супружеская верность матери его адресата, Монны Тессы:
О Биччи Новый, сын — не знаю чей (Все ждем, чтоб Монна Тесса нам сказала!), Ты, отправляя в глотку что попало, Небось ограбил множество людей. За кошельки хватается скорей Народ, завидев издали нахала, И говорит: «Теперь пиши пропало! Уродец этот — жуткий лиходей!» И тот, который для злодея — то же, Что для Христа Иосиф, сна лишен, Боясь, что влипнет сын его пригожий. Порочны братья, Биччи развращен: Разбойничая, лезут вон из кожи И жен законных держат не за жен.В ответе Форезе много неясностей, но суть выражена в стихе:
Известно мне, ты — Алигьери сын.Затем говорится о каких-то неудачных операциях старого Алигьеро Алигьери, который менял золотой (аквилин); далее Данте упрекается в трусости и в том, что он бесчестно заигрывает со своими врагами.
Конечно, портрет, нарисованный Форезе, не соответствовал гордому характеру Данте, и в этом поэтическом диалоге была крайняя сатирическая гиперболизация, оскорбляющая и унижающая.
Но видимо, несмотря на все ссоры, Данте искренне любил беспутного Форезе Донати, поэтому в «Божественной Комедии» поместил его не в ад среди чревоугодников, чего тот в общем-то вполне заслуживал, а в чистилище. И там же он с огромным уважением упоминает Неллу Донати, над которой смеялся в первом сонете их с Форезе сатирического спора.
Но дух один, из глубины орбит, К нам обратил глаза и громогласно Проговорил: — «Какая милость мне Дарована?» — Изменены вполне Черты его казались, и напрасно Глядел я в них, по голосу же ясно, Как будто искрой света озарен, Я в призраке узнал Фарезе сразу. Тогда с мольбой мне тихо молвил он: — «Не обращай вниманья на проказу, Которою весь лик мой изменен, На тощее и высохшее тело, Но мне скажи, растрогавшись мольбой: Кто эти два, идущие с тобой?» — В тот час, когда навеки отлетела Душа твоя, — ему ответил я, — Не меньше я оплакивал тебя, Чем в этот миг, но мною овладело Желанье знать, что изнуряет вас? И ни о чем другом не в состоянье Я говорить и мыслить в этот час. Ответил он: — «За грех невоздержанья Решеньем справедливого суда Заключены надолго мы сюда, И причиняют жгучее терзанье Нам вид плодов и чистая вода. Но их зову терзаньями напрасно; То, что влечет на эти муки властно, — Есть тот порыв, святая воля та, Что привела к распятию Христа, Когда к Отцу взывал Он в муках: «Боже!» И молвил я: — Едва прошло пять лет С тех пор, как ты покинул грешный свет Для жизни новой лучшей. Отчего же Так скоро ты сюда подняться мог? Мне думалось: пока не минет срок — В кругах влачишь ты покаянья бремя, Где времени утрату только время Вознаградить способно. — И такой Он дал ответ: — «Слезами и тоской, Молитвами возлюбленная Нелла От адских мук спасти меня успела. Угодней тем Творцу моя жена, Что в той стране едва ли не одна Чиста она меж этих невозвратно Утративших свою стыдливость жен, Чьей наглостью бывал я поражен».Где-то в начале 90-х годов XIII века Данте записался в цех медиков и аптекарей. Это не означало, что он стал врачом или начал торговать за прилавком фармацевтической лавки. Просто в то время все флорентийцы, не являвшиеся магнатами, но обладавшие определенным имущественным цензом, обязательно старались быть приписаны к какому-нибудь цеху, потому что только члены цеховых корпораций считались полноправными гражданами. Поэтому в цехах состояли не только те, кто на самом деле занимался торговлей, делами или каким-либо ремеслом, но также и их родственники, компаньоны, вложившие деньги в дело, и даже родственники этих компаньонов.
Цех медиков и аптекарей Данте, вероятно, выбрал за то, что там состояли в основном очень образованные люди, ведь чтобы стать доктором, надо было выучиться в университете, да и аптекари были знакомы с медицинской и биологической литературой как современных, так и древних авторов — Аристотеля, Авиценны, великого римского медика Галена и т. д.
В 1295 году, после долгого противостояния магнатов и пополанов, закончившегося кровопролитием на улицах города, во Флоренции вновь установился относительный порядок. Именно тогда Данте на свою беду и решил, что пришло его время заняться политической деятельностью.
С первого ноября 1295 года до 30 апреля 1296 года Данте участвовал в особом совещании при Капитане народа. Его избрали также одним из старейшин той части города, где он жил, для совещания по случаю предстоящих выборов приоров. От мая до сентября 1296 года он состоял членом Совета ста, ведавшего финансовыми делами республики. В следующем году имя его упоминается в актах совета подеста. Политическая деятельность Данте от 1298 до 1300 года нам не известна, так как протоколы этих лет в флорентийском архиве потеряны. От 15 июня до 15 августа 1300 года Данте был одним из семи приоров Флоренции (приоры выбирались на два месяца). Этот приорат явился «началом всех его бедствий». В это время флорентийские гвельфы окончательно разделились на две враждебные партии — белых и черных…
В чем была суть соперничества белых и черных гвельфов? Граница между ними не совпадает с границей между магнатами и пополанами, хотя некоторые историки приписывают белым большие симпатии к народу. Если поименно рассмотреть зачинщиков свары, то окажется, что с одной стороны были банкирские дома Спини и Моцци, которым путем разных интриг удалось утвердиться в Риме и получить в свои руки ведение финансовых дел папы Бонифация VIII, а с другой — Черки, которые стремились занять то же положение при папской курии…
Конкуренция банкирских домов Черки — Спини породила во Флоренции разделение граждан по совсем новой линии, а именно на сторонников и противников власти и влияния папы и гвельфской лиги во главе с неаполитанским королем. Белые противопоставили этому направлению в гвельфской партии идею о полной независимости Флоренции и Тосканы от папы, что невольно сближало их с изгнанными гибеллинами.
В это время направлялся в Италию, чтобы восстановить пошатнувшуюся власть французов в Сицилии, брат французского короля Филиппа Красивого — Карл Валуа, которого Бонифаций VIII назначил губернатором владений церкви, правителем Болоньи и примирителем Флоренции…
В эти дни над Флоренцией появился огненный хвост кометы, напоминавший крест. Флорентийцы увидели в ней знамение войны, несчастий и разорения. По словам Джованни Виллани, «комета эта означает появление господина нашего Валуа». Так вместе со всеми думал и Данте. Принц Карл направился на север Тосканы. Много лет спустя на страницах своей великой поэмы Данте, вспоминая эти тревожные для флорентийцев дни, заклеймит позором французскую династию. Рассказ о ее позорных деяниях он вложит в уста Гуго Капета, родоначальника французских королей. Недобрым словом помянет он Карла Анжуйского, короля Неаполя, и нового Карла, который повторит поход своего старшего родственника к вящей славе их рода:
Один, без войска, многих он поборет Копьем Иуды; им он так разит, Что брюхо у Флоренции распорет.Надеясь предотвратить надвигающуюся на Флоренцию беду, обе партии флорентийских гвельфов решили направить в Рим свои депутации. Делегацию белых составили крайне неудачно, так как все три посла были известны своими антипапскими настроениями. Первого, Мазо Минарбетти, Дино Компаньи характеризует как «ложного пополана». Второй — Гвидо Убальди, по прозвищу Кораццо, твердо верил в то, что в городе он единственный настоящий гвельф. И наконец, третий посол, Данте Алигьери, столь же мало был пригоден для этой миссии, как и его товарищи, ибо в Риме знали, что он голосовал против военной помощи святому отцу…
Папа встретил белых флорентийцев очень холодно. Он обратился к ним с речью, в которой говорил, что все граждане Флоренции должны смириться и стать ему покорными. Вскоре папа отослал обратно во Флоренцию двух послов, задержав только Данте, однако вряд ли принял его вторично…
Принц Карл вошел во Флоренцию 1 ноября. Он рассчитывал изрядно потрясти флорентийских толстосумов и заставить их наполнить золотом его пустые мешки. Дело белых было безвозвратно проиграно. Черные сначала притаились, как звери, а затем бросились на ослабевшего противника. Народ растерялся и заперся по домам. Через четыре дня, на рассвете, Корсо Донати с несколькими десятками вооруженных всадников неожиданно появился у стен Флоренции и почти без сопротивления проник в город через Порто Сан Пьер Маджоре. Он занял дома богачей Корбицци и там укрепился, потом проник в темницу и выпустил оттуда своих сторонников. Усилившись, он поспешил к дворцу подеста и заставил синьорию (приоров) отказаться от своих должностей и разойтись по домам. Корсо любил такие неожиданные стремительные операции, застававшие противника врасплох. В них он проявлял свою дерзость, находчивость и военный талант. Напрасно звонил колокол, призывая народ к восстанию, все были словно зачарованы именем французского принца. Флорентийские купцы чувствовали себя польщенными посещением и искательством брата могущественного Филиппа Красивого. Представители жирного народа готовы были идти в торжественной процессии навстречу тому, кто пришел их грабить.
Начались грабежи и поджоги домов белых. Окрестности города пылали. Из окон замка, предоставленного ему за Арно, Карл с равнодушным любопытством наблюдал за пожарами и иногда со скучающим видом спрашивал: «А это что горит?» 7 ноября белая синьория подала в отставку, и черные гвельфы образовали свое правительство. Подеста города был назначен мессер Канте Габриэль ди Губбио, человек необычайной жестокости. Когда он взял в свои руки власть, он прекратил неорганизованные грабежи и убийства. Наказания стали приобретать юридический характер: сперва собирались материалы, затем следовали кары. 19 января 1302 года молнии правосудия поразили трех приоров, которые состояли в этом звании от декабря 1298 года до февраля 1299-го. Данте был упомянут в следующем списке политических преступников — 27 января 1302 года. Вместе с несколькими представителями белой партии Данте обвинялся в хищении, незаконных доходах, а также в том, что он утаивал деньги, принадлежавшие коммуне, и употреблял их для организации сопротивления папе и господину Карлу. Приор Алигьери стремился помешать приезду принца, нарушить мирное состояние города Флоренции и внести разлад в гвельфскую партию. Последняя часть обвинительного акта была наиболее близкой к истине. Мы не можем себе представить, чтобы Данте занимался хищением доверенных ему денег и имущества в свою пользу, но он был открытым противником вмешательства святого отца в дела города и, конечно, противился прибытию во Флоренцию французского принца, папского наместника.
Городской герольд, следуя традиции, провозгласил перед домом Данте список обвинений и сообщил, что он приговаривается к изгнанию и к уничтожению и конфискации его имущества. Скорее всего самого поэта в это время даже не было во Флоренции — во всяком случае, Боккаччо писал, что тот успел покинуть папский двор и еще до объявления приговора вернулся домой, взял немного денег, а жену и детей поручил заботам родственников. К счастью, Джемме опасаться было нечего, ведь она происходила из семьи, стоявшей на стороне победителей, а ее родственник Корсо Донати и вовсе был одним из лидеров черных гвельфов. Как бы он ни ненавидел самого Данте, узы крови не позволили бы ему дать в обиду Джемму и ее детей.
В отличие от своего деда, не раз изгоняемого из Флоренции и всегда возвращавшегося, Данте покинул родной город навсегда. Вернуться ему было не суждено. Да и с женой он с тех пор практически не виделся — даже когда дети подросли и смогли к нему присоединиться, с Джеммой они так и продолжали жить порознь и даже в разных городах.
Данте покинул Флоренцию под вечер, когда городские ворота были еще открыты. Всадник поспешно удалялся от стен и башен родного города, ни разу не оглянувшись. Путь его лежал к замкам графов Гвиди. Он ехал по болонской дороге вдоль Сьерры, к истокам этой реки, и, затем свернув, миновал гору Консума и высоты Монте Фальтероне. Убедившись, что за ним нет погони, он переночевал в горной деревушке, находившейся уже во владениях графов Гвиди, как он выяснил из разговора с местным жителем. Крестьянин предложил путнику кружку молодого вина, кусок грубого ячменного хлеба и козий сыр. Он поставил в стойло коня и бросил для Данте в углу просторного дома, сложенного из грубых каменных глыб, охапку свежей соломы. В горах было холодно. Началась первая ночь в изгнании. Данте лежал на соломе и думал. О том, что он во всем потерпел неудачу. Кто он? Недоучившийся болонский юрист, неудавшийся политик, который, как неумелый игрок в кости, проиграл все, что имел. Он потерял друзей, родных, семью, жену. И он лишился того, что любил больше всего на свете, — Флоренции, злой и неблагодарной родины. Что ждало его впереди? Скитания, может быть, кровавая месть, скорее всего гибель. Следовало ли бороться вместе с такими же несчастными, как он, объединившись с кем угодно, с гибеллинами прежде всего? Порой грудь его разрывалась от ненависти к папе Бонифацию, которого он считал главной причиной своих несчастий. Иногда проблескивала мысль: может быть, следует оставить все, уйти в уединение, найти себе где-нибудь прибежище и покровительство, чтобы стать великим писателем и поэтом, не певцом любви, но поучающим Италию мудрецом? Ему снился монастырь и что он пишет — пишет в какой-то келье среди гор. Потом появились две женщины на прекрасной зеленой лужайке. Одна из них, в венке из цветов, плясала. Танец ее был легок, музыкален и, казалось, вмещал в себе всю гармонию мира. Другая сидела перед огромным серебряным зеркалом и любовалась своей красотой, не замечая ничего вокруг. Первые лучи утреннего солнца проникли через полуоткрытую дверь вместе с горным холодом. Данте проснулся и подумал: «Я видел Лию и видел Рахиль, жизнь деятельную и жизнь созерцательную». На душе у него стало легко, словно в этом сне таилось какое-то обещание. Он вскочил на коня, пустил его вскачь и скоро достиг верховьев Арно, которые лишь небольшая гряда отделяет от истоков Сьерры. На перевале он увидел твердыни местных сеньоров, и среди них замок Поппи, бывший некогда опорой флорентийцев в борьбе с Ареццо. Данте направил коня к воротам замка.
Разумеется, белые гвельфы не смирились с поражением и, собравшись в одном из замков графов Гвиди, пытались убедить не покорившихся Флоренции феодалов, что пришла пора восстать против угнетения флорентийской коммуной, особенно против «Установлений Справедливости» — законов, которые унижают магнатов и заставляют их подчиняться черни.
Данте поначалу нашел прибежище в каком-то из горных замков, где пока еще достаточно пылко поддерживали лидеров белых гвельфов. Там он узнал, что поскольку он не явился на суд, его имущество конфисковали, а самого его присудили к сожжению, если он осмелится когда-нибудь вернуться во Флоренцию.
Вместе с шестнадцатью представителями флорентийцев он участвовал в заключении договора между флорентийскими белыми гвельфами и влиятельным феодалом Уголино Убальдини в церкви Сан Годенцо, возвышавшейся над долиной реки Арно. Именно об этой реке он с горечью писал в «Чистилище»:
От самого истока, где Пелоро Отрезан был волной от косогора И где река водою так полна, Что затопляет все кругом она, До самого ее впаденья в море В той местности на всем ее просторе Все жители бегут от добрых дел, Пугаясь их, как от змеи опасной. Таков страны губительный удел, Где лишь порок укоренился властно, И жители долины той несчастной, Исказили настолько образ свой, Что кажется, как будто бы травой Коварная Цирцея их вскормила. Вдоль берегов текущая уныло Река в пути встречает не людей, Но тех, кому вполне пристойно было Искать себе для пищи желудей. За свиньями там следуют собаки, Сварливые не в меру забияки; От них река с презрением бежит, Но впереди, где путь ее лежит, Чем бурней и быстрей меж берегами Течет она, тем более собак Встречается, что сделались волками. Прорезавши ущелий горных мрак, Бежит она, минуя все преграды, И на пути встречает там лисиц, Чьей хитрости лукавой нет границ…