Данте. Жизнь. Инферно. Чистлище. Рай
Шрифт:
В 1277 году, когда Данте было двенадцать лет, отец обручил его с шестилетней Джеммой Донати. В этом не было ничего необычного, в те времена большинство браков во Флоренции заключалось именно так — родители договаривались между собой, исходя из экономических или политических соображений, подписывали договор, проводили официальную церемонию обручения, а когда жених и невеста достигали совершеннолетия, играли свадьбу. После помолвки будущие супруги продолжали жить у родителей, поскольку готовыми к браку юноши считались после двадцати лет, а девушки — после семнадцати. Впрочем, иногда женились и позже, времена были неспокойные, и свадьбу могла отсрочить война или эпидемия. Но разорвать помолвку было практически невозможно — кроме большого штрафа за расторжение договора нарушителю грозила даже кровная месть.
Донати были соседями семьи Алигьери, но превосходили их знатностью и богатством. Они были настоящими феодалами, представителями старинной родовой знати, и не поскупились на приданое для своей дочери. Одно время у историков даже бытовало мнение, что брак Данте и Джеммы был неравным, но никакими документами или свидетельствами современников это не подтверждается — судя по всему, никто не считал, что Данте недостаточно богат и родовит для дочери Мането Донати.
Что касается его самого, то, по всей вероятности, он не слишком интересовался своим будущим браком, воспринимая его как неизбежную необходимость. Куда больше его мысли занимали науки и искусство.
Данте стоял перед башней Гаризендой недалеко от Порто Равеньяно
Странное дело — если закрыть глаза и перестать смотреть на Гаризенду и скользящие над ее вершиной в пасмурный день облака, а затем открыть их, то кажется, что башня сейчас рухнет на тебя. Как все впервые посетившие Болонью, Данте заинтересовался этим феноменом. Ему представилось, что башня превращается в огромного гиганта, гигант наклоняется, хватает его и уносит за пределы города. Кто-то схватил Данте за рукав и спросил: «Данте, что ты видишь?» Образ гиганта исчез — рядом стоял и теребил его румяный мальчик, которому, казалось, никак не более пятнадцати лет. Это был один из студентов, с которым Данте познакомился. Он уже второй год учился в Болонье и потому смотрел на старшего годами Данте покровительственно. «Великана», — отвечал Данте. «Ты увидел великана, но посмотри, что ты проморгал». Юноша указал на прекрасную даму в богатых одеждах, которая удалялась от них. «Ты знаешь, — заметил он поучительно, — она из семьи Гаризенда. Вот Гаризенда, поистине достойная созерцания!» Данте усмехнулся, и у него в голове пронеслись две-три строчки для будущего сонета. «Слушай, Чино, ты прав, — сказал Данте, — ты прав, но я всегда вижу только то совершенно ясно, что далеко от меня». И они, смеясь, пошли по улицам Болоньи.
Данте очень полюбил общество веселого студента. Звали его Чино деи Сигибульди, был он родом из Пистойи, сравнительно небольшого городка, на который Флоренция постепенно накладывала руки. Чино, так же как и Данте, гордился тем, что отдаленные предки его были римляне. Семья Чино, довольно состоятельная, принадлежала по давней традиции к гвельфам. В аудитории, где студенты сидели на скамьях, а не на соломе, как в Париже, нельзя было найти более прилежного студента, чем Чино. Он все записывал, подчеркивал, сверял. Однажды после лекции знаменитого Аккурсио-младшего Данте спросил своего друга, кем он собирается быть — судьей или нотариусом. «Судьей, может быть, — ответил Чино, — но я учусь не для этого. Я хочу быть профессором права и читать лекции, как наш славный учитель». «Но это трудно, — заметил Данте, — и для этого потребуется много-много времени». «А зачем же я записался в университет?» — отвечал Чино.
В тетрадях с конспектами лекций, которые Данте брал у своего старательного друга, он как-то обнаружил множество стихов, большинство их было написано Гвидо Гвиницелли, славным болонским поэтом, но попадались и собственные стихи Чино. «Разве можно писать на полях важных юридических документов любовные сонеты?» — спросил с улыбкой Данте. «Это прекрасный обычай Болоньи, — не смутившись, отвечал Чино. — Здесь все судьи и нотариусы любят поэзию и записывают стихи, особенно на полях завещаний, чтобы какой-нибудь урод не приписал что-либо сбоку, что нарушило бы права наследников».
Дружба Данте с Чино продолжалась много лет. Уже после того, как они оба покинули стены университета, их пути продолжали время от времени пересекаться. Конечно, Чино не стал таким великим поэтом, как его друг, но его легкие изящные стихи высоко ценились как простыми любителями поэзии, так и гениальным Петраркой. Впрочем, для него это все равно было всего лишь увлечением — Чино стал известным правоведом и преподавателем, одним из самых знаменитых докторов юридических наук в Италии. Он читал лекции в Сьене, Перудже, Неаполе, и некоторые из его учеников тоже стали знаменитыми юристами, а в родном городе ему даже воздвигли памятник.
Ну а Данте, судя по всему, серьезно увлекся поэзией именно в Болонье. До нас дошли его сонеты, полушутливая переписка с друзьями и, конечно, его первая любовная лирика.
Вовек не искупить своей вины Моим глазам: настолько низко пали Они, что Гаризендой пленены, Откуда взор охватывает дали, Проспали (мне такие не нужны!) Ту самую, которая едва ли Не краше всех, и знать они должны, Что сами путь погибельный избрали. А подвело мои глаза чутье, Которое настолько притупилось, Что не сказало им, куда глядеть. И принято решение мое: Коль скоро не сменю я гнев на милость, Я их убью, чтоб не глупили впредь.Данте нравилась Болонья — она была похожа и не похожа на его родную Флоренцию. Вроде бы и архитектура схожа, а видно, что это другой город, вроде бы и людей на улицах так же много, а все равно они не такие, как на его родине. Флоренция хоть и была торговым городом, но все равно на ее улицах никогда не было такого столпотворения людей разных национальностей и не звучало такого смешения языков.
В Болонью съезжались люди со всех концов Европы, и не только, как по торговым делам, так и в ее знаменитый университет. На улицах и в тавернах болтали на французском, немецком, английском, польском, чешском и многих других языках, не говоря уж обо всех итальянских наречиях и международной латыни, знакомой каждому образованному человеку того времени.
Жизнь в Болонье была веселой, как, впрочем, в любом студенческом городе в любые времена. Вино текло рекой, продажные красавицы манили на каждом шагу, и отовсюду лились студенческие песни, прославлявшие молодость, свободу, плотскую любовь и развеселую жизнь. Некоторых болонских сводников Данте потом собрал в первом каменном рву Злых Щелей своего «Ада».
В толпе страдальцев грешной Я встретился с известным мне лицом И с ним вдвоем оставлен был певцом. Укрыться он пытался безуспешно. Я произнес: — Зачем скрываешь лик И взор очей ты опускаешь долу? Венёдико Каччанемйк, За что тебя такой удел постиг? Ответил он: — «Отрадно мне глаголу Живущего внимать. Не утаю, Что я склонил сестру мою Гизолу Отдать во власть маркиза честь свою. Различные об этом ходят толки, Но не один явился я сюда Из жителей Болоньи: словно волки Они жадны, и каждый без труда С охотою на все ответит: да! — Способствуя стыду и беззаконью. Их большинство покинуло Болонью Для этих стен». Так изъяснялся он, Но вдруг бичом был сзади поражен И кинулся бежать, а демон-мститель Кричал ему: — «Прочь, гнусный развратитель! Здесь продавать не дозволяют жен!»Впрочем, Данте хорошо видел не только внешние пороки блистательной Болоньи. Еще глубже он поместил двух бывших студентов Болонского университета, принадлежавших к полусветскому монашескому ордену гаудентов. Одетые в свинцовые плащи лицемеров они бродят по кругу, среди таких же грешников, как они.
Он возразил: — «Наш блеск — не для красы, Мучительно нас давит гнет тяжелый, И так же, как под тяжестью весы, Трещит спина. Мы «братией веселой» Звались в былом, и наши имена Известны всем. Собрат мой — Лодеринго, Я — Каталано. Вся твоя страна, Где правили мы в эти времена, Приписывает нам пожар Гардинго».Но конечно, было бы неправильным говорить, что Данте испытывал к Болонье и университету какую-то особую неприязнь. Он бичевал пороки везде, где их видел, но это не мешало ему оценивать и достоинства. Болонский университет не зря был для города предметом гордости, он не только восстановил изучение римского права в Европе, но и стал тем центром, из которого по всем странам распространялось светское образование.
Изучение риторики, логики и других свободных наук стояло в Болонье также на большой высоте, но все эти подготовительные науки должны были помочь триумфу богини правосудия. С XII века, с тех пор как магистр Ирнерий открыл болонскую студию, началось обновление римского права не только в Италии, но и во всей Европе. Римское право становилось могучим стимулом общественных перемен. Болонья стала великим светочем возрождающейся науки; оттуда Данте вынес любовь к точным выражениям и юридическим формулам и ненависть к церковному праву, которую он не раз выражал в своих произведениях. Но в Болонье изучалось не только гражданское, но и церковное право. Свое основное произведение «Декрет» Грациан написал в начале XII века в болонском монастыре Сан Феличе; таким образом, один из главных ревнителей модернизированного канонического права являлся современником первых цивилистов Болоньи. Данте ненавидел специалистов, изучавших папские декреты, и часто обрушивался на «декреталистов». В своем трактате «Монархия» Данте напал на тех болонских учителей канонического права, которые защищали абсолютную власть папы, как, например, Маттео д'Акваспрата. Во всех философских произведениях Данте, недоучившегося студента Болонского университета, так и не получившего ученой степени, чувствуется мышление юриста. Данте часто цитирует дигесты в «Пире» и в «Монархии», а цитату из глосс мы находим в «Новой Жизни», написанной вскоре после возвращения из университета. Многие выражения в стихах и прозе Данте представляют собою пересказы из юридических сочинений, которые он изучал в Болонье. Так, знаменитый стих «Ада» «Не госпожа народов, а кабак» является пародией на одну из попавших в глоссы поговорок. Сама его утопическая концепция империи и универсальной монархии была в значительной степени навеяна изучением римского права.
Императоры Священной Римской империи, поняв важную роль гражданского права в борьбе империи с папством, с первых шагов университета поддерживали его особыми грамотами и привилегиями, обеспечивавшими университет от всякого вмешательства местных властей. В XIII веке знаменитый и старейший в Европе университет привлекал к себе студентов из разных стран и других итальянских городов.
Учебный распорядок был довольно строг. Утром профессора читали ординарные лекции, то есть обязательные, по главным предметам. Лекции продолжались три часа, и студенты внимательно следили, чтобы профессор не ушел ранее положенного времени, — в те времена профессоров выбирали и приглашали студенты, они же могли их уволить, если были ими недовольны. Лекции были длительны, так как студенты хотели получить за свои деньги как можно больше знаний. Занятия начинались рано по звону колокола на башне Св. Петра.
Послеобеденные лекции, менее длительные, на второстепенные и специальные темы, посещались не столь охотно; многие профессора отказывались их читать, ибо студенты плохо и неаккуратно платили за то, без чего они могли обойтись. Учебный год был очень долог и кончался в августе, а уже 10 октября начинался новый. Правда, в течение года было много святых дней, которые почитались бездельем. В четверг обыкновенно лекции не читались.
Студенты определяли предмет лекции, которую профессор будет читать, — это было нетрудно, так как существовала определенная и строго разработанная программа. Юристы должны были проштудировать Кодекс Юстиниана, Дигесты, декреты, а медики — Авиценну и Галена. Чтения эти иногда продолжались по нескольку лет, так как не дозволялось пропустить ни одной страницы. Профессорам надлежало также в известные дни, обычно после карнавалов, организовывать диспуты и оппонировать студентам.
Понятие «университет» в средние века не связывалось с каким-либо определенным зданием или группой зданий, как в настоящее время. Университет означал первоначально содружество студентов и профессоров. Если профессора или студенты были недовольны городским управлением, они могли перейти в другой город и там основать новый университет.
Университетские власти по договору и по согласию с городской коммуной Болоньи устанавливали цены на прокормление студентов и на квартиры, сдаваемые студентам внаем. Запрещалось их повышать или отдавать квартиру тем, кто платит больше. Увеличить квартплату можно было лишь в случае значительных перестроек, улучшающих жилище. Студенты были богатые и бедные. Богатые прибывали в Болонью со слугами и лошадьми, тратили много и приносили городу значительный доход. Бедные студенты занимались всякого рода ремеслами и даже нанимались в слуги.
Болонья росла и богатела, хотя торговый ее оборот не мог сравниться с объемом флорентийского. Размеренная монотонность университетских занятий часто нарушалась сражениями и кровопролитиями на улицах, которыми изобиловала бурная политическая жизнь города. Данте приехал в то время, когда в Болонье царил относительный мир. Верх в коммуне одержали гвельфы. Позади была страшная, продолжавшаяся сорок дней резня 1274 года, после которой из города были изгнаны 12 тысяч граждан, сторонников гибеллинов и богатого древнего рода Ламбертацци. Победителями руководил другой патриций, гвельф Джеремеи. Ролландино был выбран старшиной пожизненно в 1280 году, через два года составлены «святые постановления» против изгнанников и нобилей, не записанных в корпорации. Лишь дома Аккурсиев были спасены от разрушения в память великого комментатора римского права.
На юридическом факультете, главном и наиболее уважаемом, занятия продолжались от шести до семи лет. Потом проводился очень строгий экзамен; чтобы быть допущенным к нему, нужна была рекомендация по крайней мере одного профессора. Выдержавшие экзамены получали звание лиценциата. Уже через два дня лиценциат имел право приступить к сдаче экзаменов на доктора, которые происходили публично в церкви Св. Петра. Все присутствующие могли вмешиваться в диспут и задавать вопросы соискателю. Докторат давался очень торжественно. Заключительную речь в конце процедуры произносил болонский архидиакон. Экзамены эти обычно обходились очень дорого, так как кончались торжественным пиром за счет нового доктора.
Почему Данте прервал учебу в Болонье и вернулся во Флоренцию, точно неизвестно. Скорее всего дело было в каких-то семейных вопросах, которые можно было решить только на месте. Может быть, пришли в упадок дела, которые после смерти его отца вели какие-то родственники, а может быть, требовалось его срочное вмешательство как главы семьи в какие-то домашние проблемы. Ну и нельзя забывать о том, что он обязан был выполнить обязательство, данное его отцом, — жениться на Джемме Донати. Они оба к тому времени уже достигли брачного возраста, о чем ее родственники вполне могли ему напомнить.