Данте
Шрифт:
Последний стих призывает читателя, если он не уразумеет глубокого содержания канцоны, воспринять ее интуитивно, оценить ее мастерство и силу ее экспрессии.
Данте говорит о том, что поэзия его охватывает несколько планов. Нужно принять во внимание, что на исходе средних веков писатели думали сложно и многосмысленно и прибегали к многопланному толкованию своих и чужих текстов. По-своему они были реалисты, так как прежде всего требовали, чтобы событие, о котором повествовалось, происходило в действительности; затем уже оно могло толковаться как содержащее некую моральную истину и в аллегорическом смысле; наконец, следовало «анагогическое» понимание, по которому данное событие было не только тем, чем оно казалось сначала, но говорило об истине, скрытой под покровом обычных слов. Это высшее символическое толкование связывалось с восхождением души и тайнами небес. В средние века оно предназначалось первоначально только для объяснения текстов священного писания; его применение к светской поэзии и светской литературе было дерзким новшеством. Только у Данте такое символическое понимание поэзии становится обычным. Не
Когда Данте утверждает, что писания должны толковаться по четырем смыслам, он подразумевает прежде всего священное писание, то есть библию. В средневековых школах риторики ученики заучивали латинские стихи, которые помогали запоминать толкование по четырем смыслам:
Littera gesta docet, quid credes allegoriaMoralis, quid agas; quo tendas, fnfgogia.(Буквальный смысл учит о происшедшем; о том, во что ты веруешь, учит аллегория; мораль наставляет, как следует поступать, а твои стремления открывает анагогия.) Но мы увидим, что Данте постепенно распространяет многосмысленное толкование и на светскую поэзию: «А иной раз я при случае коснусь и других смыслов, в зависимости от требования времени и места». Данте непоследователен: он не говорит определенно, что оставляет риторическую аллегорию и переходит к толкованию своих собственных (а не священных библейских текстов) до четырем смыслам. Он даже настаивает на том, что прежде всего будет говорить о буквальном смысле, а затем об аллегорическом, иногда же прибегать и к другим, то есть к моральному и апагогическому. Он несколько раз подчеркивает важность первого реального (буквального) смысла, от которого и следует исходить. Нельзя не видеть, что этот метод противоречит обычаям средневековых философов и богословов-схоластиков и нарушает запрет Фомы Аквинского. Однако на страницах «Пира» еще чувствуется некоторая неуверенность автора, особенно по сравнению с более определенным высказыванием в письме к Кан Гранде.
В этом письме сначала разъясняются два главных смысла: буквальный (реальный, события на первом, историческом плане) и второй, аллегорический или моральный, иллюстрируемые примером из библии:
«Когда вышел Израиль из Египта, дом Иакова — из народа иноплеменного, Иуда сделался святынею Его, Израиль владением Его». Таким образом, если мы посмотрим лишь в букву, мы увидим, что речь идет об исходе сынов Израилевых из Египта во времена Моисея; тогда как, обратив внимание на аллегорию, мы увидим, что речь идет о спасении, дарованном нам Христом; моральный смысл откроет нам переход души от плача и от тягости греха к блаженному состоянию; анагогиче-ский — переход святой души от рабства нынешнего разврата к свободе вечной славы. И хотя эти таинственные смыслы называются по-разному, обо всех в целом о них можно говорить как об аллегорических, ибо они не имеют ничего общего со смыслом буквальным или историческим. Действительно, слово «аллегория» происходит от греческого «allogos» по-латыни означает «другой», или «отличный».
Из этого Данте делает следующее заключение: сначала следует рассмотреть предмет данного произведения, а потом уже его аллегорическое значение. Данте особенно настаивает на том, что буквальный смысл всегда должен предшествовать остальным, так как «в нем заключены и все другие и без него было бы невозможно и неразумно добиваться понимания иных смыслов, в особенности аллегорического». Отталкиваясь от требования Аристотеля (в первой книге «Физики»), «чтобы познание наше выдвигалось по порядку, от того, что мы знаем лучше, к тому, что мы знаем менее хорошо», Данте приходит к выводу, что следует идти постепенно, то есть от буквального смысла к менее понятным смыслам аллегорическим. Тем самым автор «Пира» заставляет нас с оправданным недоверием относиться к его же утверждениям о том, что Мадонна Философия в своих трансформациях вполне отрешилась от образа сострадательной Дамы. Как же быть тогда с первым, буквальным смыслом?
Будучи искренним по своей природе, несмотря на склонность к рискованным построениям, Данте признается в том, что чувство к сострадательной Даме (она же Мадонна Философия) затем рационализировалось. Он пишет: «Но так как любовь не сразу рождается, растет и достигает своего совершенства, а требует некоторого времени и пищи для раздумий, в особенности в тех случаях, когда ей мешают враждебные мысли, то прежде, чем созрела во мне эта любовь, потребовалось великое борение между мыслью, ее питавшей, и мыслью, ей противоборствующей, которая в образе прославленной Беатриче еще удерживала за собой твердыню моих помыслов. Ибо одну мысль но внешнем и в настоящем непрестанно поддерживало зрение, а другую мысль во внутреннем и в прошлом — память. И поддержка во внешнем увеличивалась с каждым днем, а во внутреннем
Не только «риторический прием» заставляет Данте решиться больше не говорить о Беатриче и все свое внимание посвятить заменившей ее Мадонне Философии, просто старая любовь постепенно исчезала, а новая крепла. Эта борьба прежних помыслов со старыми и заставила его, вероятно где-то около 1294 года, написать канцону, которую через десять лет он включил в «Пир», подвергнув обстоятельному толкованию и переосмыслению.
Вторая любовь Данте к сострадательной Даме, которая, оторвавшись от буквального смысла, стала Мадонной Философией, крепла постепенно — так «малая искра разрастается в большое пламя». Заметим, что эта последняя метафора снова появляется в «Раю»: «За искрой пламя ширится вослед» (I, 34) и «…Искра здесь живая, Чье пламя разрослось, пылань-ем став» (XXIV, 145—146).
С темой Мадонны Философии связана также вторая канцона «Пира» (третий трактат). Любовь к Мадонне Философии выражена в ней в терминах сладостного нового стиля, вызывая в памяти похвалы Беатриче в «Новой Жизни»:
Шлют вестников возвышенных желанья,Что превращают воздух в воздыханья.Или:
Кто этому поверить не дерзает,Пусть с ней идет и зрит ее дела.Особенно в этом месте:
…Ты даму назовиЛишь ту благой, в которой отразилаОна свой лик, и лишь ее красаЗемную красоту преобразила.Она нам чудо новое явила,Что ниспослали смертным небеса.Мадонна Философия названа, как Беатриче, «смиренья образцом». Некогда Данте сочинил баллату, посвященную, очевидно, не Беатриче, а сострадательной Даме. В канцоне «Пира» Данте опровергает то, что он сказал в ранее написанной баллате:
Ты говоришь, канцона, мнится мне,Как бы вступая в спор с твоей сестрою.Она назвала гордою и злоюТу даму, чье смиренье славишь ты.Вселенная сияет в вышине;Небес вовек не затемниться строю,Но наши очи, омрачась порою,Звезду зовут туманной. КрасотыЖестокими казались нам черты,Но истину не видела баллата,Она страшась судила и спеша.Баллата начинается:
Познавшие Амора, к вам однимС баллатой обращаюсь безотрадной,Где речь идет о даме беспощадной,Сумевшей сердцем завладеть моим. [14]И заканчивается:
Ты, зная, что прекрасна и юна,И видя, что пленила душ немало,Жестокосердой и надменной стала.Меня терзаешь, волю дав гордыне,—Должно быть, ищешь на вопрос ответ:Ведет ли к неминуемой кончинеМогущество Амора или нет.И я твоей жестокостью задет.О, если бы ты на себе сначалаМогущество Амора испытала!14
Перевод баллаты Е. Солоновича.
Поэтическое «оправдание» баллаты звучит скорей на первом реальном плане, чем на плане аллегорическом. Однако в «Пире» стихи, посвященные сострадательной Даме, приобретают исключительно аллегорический характер. Автор старается отмежеваться от буквального смысла. Сострадательная красавица «Новой Жизни» превращена в Мадонну Философию. Быть может, наиболее интересным в этом процессе является дальнейшая трансформация образа, превращающегося в Премудрость небесную.
Возведение философии на высшую ступень небесной мудрости побудило Данте размышлять о проблемах мироздания, о строении вселенной. Рассматривая мнения мудрецов древности, Данте дерзает вступать в спор с самим Аристотелем, полагавшим, что существует только восемь небес, и неправильно располагавшим планеты по степени их близости к земле. Данте принимает систему мира Птолемея, согласно которому космос состоит из девяти неподвижных небес; девятое кристальное небо насквозь прозрачно и является Перводвигателем. Однако, по представлению средневековых ученых-христиан, за пределами девятого неба простиралось еще одно, десятое небо — Эмпирей. О неподвижном десятом небе говорил в VIII веке англосаксонский монах Беда Досточтимый, а Валафрид Страбо из Рейхенау (IX век) называл Эмпиреем огненное верхнее небо света. По-видимому термин этот средневековые авторы заимствовали из «Брака Филологии с Меркурием» Марциана Капеллы, языческого автора-неоплатоника V века нашей эры.