Дао
Шрифт:
Ну и покупают вещички, дома… Так это ж – как выпивка! В первый момент хорошо. Потом – утиль. Вот год горбатился человек
– ни выпить, ни отдохнуть и – растранжирил год. Отдал. Без борьбы. Вот как выходит, док. И главное, соображаем ведь, что оно так, а все равно будто чумные какие-то…
Ответь…
Урчащий асфальтовый гуд. Азартно раскинутые клинья стрелок. Бешеные туши самосвалов. Палитра угасающих красок дня.
Привычная боль… Нет, всего лишь память о ней, некогда невыносимо острой, а ныне дремлющей в глубине, как старая, неизвлеченная пуля, обросшая оболочкой капсулы.
Все мы хотим ответов на вопросы. Зачем? Чтобы упростить самими же усложненную жизнь? Нет, тут я не прав. Правы как раз усложняющие жизнь и желающие ответов. Потому что… и я в их числе.
– Катти, принеси мне кофе.
– Но вы плохо будете спать, господин.
– Катти, принеси мне полный кофейник. Немного коньяка. И сигарету.
– У нас нет сигарет, господин.
– Возьми у Хьюи.
– Он очень пьян, господин. Он лежит на полу, спит…
– Ты можешь не спрашивать у него разрешения, Катти.
Вот и утро. Тонкая оранжевая полоска рассвета, будто кто-то небрежно, наискось приклеил ее к горизонту. Как темно и тревожно вокруг. Как одиноко. И все это в шорохе листьев, и в сырой траве, и в ветерке, воровски шмыгнувшем мимо лица, и в колодезном мертвом всплеске воды в бассейне, и в эхе его, похожем на сорванный
Метрономом стучит мыслишка в воспаленной от бессонницы голове, вернее, обрывок фразы, и нет ему завершения и смысла:
«Все по-прежнему, все по-прежнему, все… «
Как ручей переливается через препятствие, чтобы течь уготованным руслом, я ощущаю гулко, пусто и глубоко, что испытание кончилось, и кончилось высшим благом, не сравнимым ни с каким иным, потому как все обретено вновь – и маски; и мечта возвращения на привычный путь сбылась, и меня снова ждут цветы, созерцание и власть исцеляющего. И я стараюсь забыть о входах и выходах, связующих тот мир, что во мне и что создан мной, с миром, общим для всех.
Безотчетно и непонятно мое уныние. Прочь его! Мне не на что сетовать. Я дарую страдающим счастье здоровья, я – человек Добра, я могу сказать себе так, и не обману себя. Значит, я достиг многого.
Будда из того предания, что отрекся от бессмертия во имя людей, – высший Будда. Нет, мне, конечно, не стать им. Но мы близки, и он бы заговорил со мной.
Но откуда же это смятение, эта тоска? Вопрос «зачем»? У меня же есть смысл – врачевать, постигая природу сущего. Как у многих есть смысл в наживе, служении, политике, грабеже…
Я отхлебываю вчерашний холодный, густой кофе, и от него – горечь комом, и я сглатываю этот ком…
Скоро день. Дела. Больные.
Что-то должно перемениться. Мне хочется, чтобы что-то переменилось. И не хочется, ибо есть страх перед этим. Нет, не хочется. Зачем?
1982 г., Москва