Дар Гумбольдта
Шрифт:
— Ну что, пацан, — сказал Джулиус все еще слабым голосом. — Ты рад, правда?
— Да, Юлик.
— Оказывается, сердце можно починить, как ботинок. Заменить подошву. Даже верх новый сделать. Как у Новинсона с Августа-стрит.
Думаю, мой вид пробуждал в Юлике тоску по прошлому. Ему нравилось, чтобы я напоминал ему о том, о чем сам он уже не мог вспомнить. Африканские вожди держали специальных хранителей воспоминаний; я был хранителем воспоминаний Юлика.
— У Новинсона в витрине лежали сувениры из окопов 1917 года, — вспомнил я. — Толстостенные латунные гильзы и продырявленная каска. А над стойкой висел цветной плакат, нарисованный его сыном Изей, где клиент, которому брызнули в лицо, подпрыгивал с криком «Памагте!» Подпись гласила: «Перед сдачей
Юлик улыбнулся Гортензии:
— Нужно только нажать на кнопку, и он включается.
Она улыбнулась в ответ из роскошного кресла, где сидела, закинув ногу за ногу. В костюме цвета давно срезанной розы или свежеслепленного кирпича. Лицо у Гортензии было совершенно белым, словно у напудренных актеров театра Кабуки, и вообще, несмотря на светлые глаза, из-за выступающих скул и пухлых губок, подведенных темно-красной помадой, она напоминала японку.
— Ну, Юлик, теперь, когда ты вне опасности, я могу уехать.
— Послушай, Чакки, я давно хочу попросить тебя купить кое-что в Европе. Я хочу красивый морской пейзаж. Я всегда любил нарисованное море. Ничего, кроме моря. Не надо ни скал, ни лодок, ни людей. Просто открытый океан в ясный день. Вода, везде вода. Привези мне такую картину, Чакки, я заплачу пять, восемь штук баксов. Позвони, если встретится подходящий вариант, я тут же перечислю деньги.
Подразумевалось, что я имею право на комиссионные, негласно, разумеется. Юлик считал, что нам на роду написано чуть-чуть мошенничать. Так он время от времени проявлял щедрость. Очень трогательно.
— Ладно, я похожу по галереям.
— Хорошо. А что насчет пятидесяти тысяч — ты думал о моем предложении?
— Ну да, я конечно же с удовольствием ухвачусь за твое предложение. Мне очень нужны деньги. Я уже послал телеграмму своему другу Такстеру. Он плывет в Европу на «Франс». Сообщил ему, что собираюсь в Мадрид и попробую осуществить проект, который он мне предложил. Путеводитель по центрам культуры… В общем, я собираюсь в Мадрид.
— Отлично. Тебе нужны новые проекты. Возвращайся к работе. Я тебя знаю. Когда ты перестаешь работать, то попадаешь в беду. Эта чикагская сучка со своими адвокатами завела твою работу в тупик. Она-то знает, как влияет на тебя бездействие. Гортензия, нам нужно немного присмотреть за Чарли.
— Согласна, — кивнула Гортензия.
С каждой минутой Гортензия нравилась мне все больше и больше. Какая замечательная душевная женщина, какую многогранную эмоциональность скрывает маска Кабуки. Раньше меня бесила ее грубость. Но какое великодушие, какой благоуханный цветник скрывался за этой грубостью.
— Почему бы тебе не попытаться уладить отношения с Дениз? — спросила она.
— Она не хочет идти на компромисс, — объяснил Юлик. — Она хочет его голову на блюде, чтобы украсить каминную полку. Как только он соглашается платить ей больше бабок, она тут же увеличивает ставку. Бесполезно. Это все равно, что мочиться против ветра. Ему нужна баба, но он выбирает таких, которые не дают ему работать. Поэтому берись за дело, Чакки, займись своим проектом. Если твое имя перестанет мелькать в газетах, люди решат, что ты умер, а некролог они нечаянно пропустили. Сколько ты сможешь заработать на этом культурном путеводителе? Пятьдесят? Ну, натянем до ста. Не забудь про налоги. Тебя и на фондовой бирже подловили? Ну конечно, подловили. Ты же у нас эксперт по Америке. Тебе приходится переживать то же, что и всей стране. Знаешь, что бы я сделал? Купил бы акции старых железных дорог. Некоторые из них продаются по сорок центов при номинале доллар. Но уголь можно возить только по железной дороге, а из-за энергетического кризиса позиции угля укрепляются. Вот бы нам еще прикупить несколько угольных месторождений. Где-нибудь в Индиане или в Иллинойсе, там же под землей сплошной уголь. Его можно дробить, перемешивать с водой и перекачивать по трубопроводу, правда, это нерентабельно. Вода тоже скоро станет дефицитом, — вздохнул Юлик, закончив свою очередную капиталистическую арию. Разглагольствуя на угольные
401
Новалис (Фридрих фон Гарденберг) (1772-1801) — немецкий поэт-романтик и философ-мистик.
— Спасибо, Юлик, — ответил я.
— Ладно. Отчаливай. Оставайся в Европе, какого черта тебе возвращаться? И добудь мне морской пейзаж.
Они с Гортензией снова заговорили о планах застройки принадлежащего кубинцам полуострова. Юлик энергично углубился в карты и чертежи, а Гортензия принялась обзванивать для него банкиров. Я поцеловал брата и его жену и направился в аэропорт.
* * *
Хоть меня переполняла радость, я понимал, что дела в Милане идут не лучшим образом. Меня беспокоила Рената. Я не понимал, что с ней происходит. Прошлой ночью я позвонил ей из гостиницы. Спросил, как она. И Рената ответила:
— Не хочу вдаваться в подробности по телефону, Чарли, звонок через океан стоит слишком дорого. — А потом плакала несколько томительных минут. Слезы любой другой женщины, даже если до нее рукой подать, я не воспринял бы настолько болезненно, как рыдания Ренаты по ту сторону океана. Все еще всхлипывая, она засмеялась и сказала:
— Ну вот, минимум двадцать пять центов за слезинку. Я встречу тебя в Мадриде, не волнуйся.
— Синьор Биферно действительно твой отец? — спросил я.
— Ты говоришь так, будто неизвестность тебя убивает. А представь, каково мне. Да, думаю, Биферно мой отец. Я чувствую это.
— А он что чувствует? Он, должно быть, красавец. Урод не мог произвести на свет такую дочь, как ты, Рената.
— Он старый и немощный. Выглядит так, словно его забыли выпустить из Алькатраса [402] . Но он не разговаривал со мной. Не захотел.
— Почему?
— Мама не сказала мне, что как раз перед моим отъездом подала на него в суд. Документы он получил за день до моего прибытия. Иск по установлению отцовства. Пособие на воспитание ребенка. Компенсация.
402
Алькатрас — тюрьма на острове в заливе Сан-Франциско, закрыта в 1963 г. и превращена в музей.
— Пособие на ребенка? Тебе почти тридцать! И Сеньора не предупредила тебе о своей затее? — спросил я.
— Когда ты говоришь так недоверчиво, когда в твоих интонациях так и сквозит «что-то не верится», я понимаю, что ты бесишься и кипишь от ярости. Дуешься из-за денег, которых стоила эта поездка.
— Рената, почему Сеньоре приспичило закидать Биферно повестками именно в тот момент, когда ты уже почти решила загадку своего рождения? Кстати, отгадку она скорее всего знает. Ты занялась этим делом ради обретения душевного равновесия, чтобы понять, кто ты и откуда, долгие недели тебя подтачивали сомнения, и в последний момент твоя собственная мать ставит тебе подножку. Меня ты не можешь винить в том, что все пошло прахом. Это немыслимо. Какой коварный план завоевания придумала старушка. Как всегда — бомбардировка, полная победа и безоговорочная капитуляция.
— Просто ты не выносишь, когда женщины подают в суд на мужчин. Ты не понимаешь, чем я обязана матери. Мое воспитание далось ей большими трудами. А что касается того, будто мать морочит мне голову, вспомни, как обходятся с тобой! Этот Кантабиле, гореть ему в аду, или Сатмар с Такстером. Кстати, поосторожней с Такстером. Поживи месяц в «Рице», но не подписывай никаких контрактов. Такстер возьмет деньги и бросит тебя отдуваться в одиночку.
— Нет, Рената, он довольно странный человек, но в целом, ему можно доверять.