Дар Гумбольдта

Беллоу Сол

— Мне кажется, я вас где-то видел, — сказал он. — Не ошибаюсь?

— Нет, пожалуй, — ответил я. — Кажется, мы встречались в оздоровительном Сити-клубе.

— Ну да, точно. Я видел вас с тем юристом. Ох, он и говорун.

— Сатмар?

— Да, Алек Сатмар.

— Знаю я этого сукиного сына, Сатмара. Он утверждает, что вы с ним старинные друзья, Чарли, — ввернул Кантабиле, подцепив пальцем нитку бриллиантов и не отводя взгляда от ослепительного сияния на бархатном подносе.

— Верно, — подтвердил я. — Мы вместе учились в школе. И Джордж Свибел тоже.

— В каменном веке, не иначе, — буркнул Кантабиле.

Я действительно видел этого джентльмена в клубе, в горячей химической ванне. Люди сидят вокруг булькающего водоворота и потеют, пересказывая друг другу сплетни, обсуждая спорт, налоги, телевизионные программы и бестселлеры, или просто бубнят о поездках в Акапулько или секретных банковских счетах на Каймановых островах. Я, конечно, точно не знаю, но кажется, этому старому барыге принадлежал

один из тех пользующихся дурной славой cabanas1 возле плавательного бассейна, куда молоденьких курочек приглашают во время сиесты. Однажды там даже разразился скандал и последовали протесты. То, что делалось за драпированными занавесками этих cabanas, никого, конечно, не касалось, но кого-то из старичков-эксгибиционистов заметили на террасе для солнечных ванн, когда они ласкали своих куколок. Один даже прилюдно извлек на свет божий свои вставные зубы, чтобы поцеловать девушку взасос. Я читал об этом в «Трибюн». Жившая над помещением клуба учительница-пенсионерка, преподававшая когда-то историю, написала в редакцию письмо, где говорилось, что Тиберий [150] — старушка не упустила случая блеснуть — что даже Тиберий в гротах Капри представить себе не мог такого гротескного разврата. Но какое дело старым хрычам от рэкета или от политики районного масштаба до классных дам и классических аллюзий? Эти люди ходят на «Сатирикон» [151] Феллини в кинотеатр Вудса только ради новых сексуальных идей, а никак не для того, чтобы поднатореть в истории Рима времен империи. Я сам видел на открытых, залитых солнцем верандах паучьи животы старых скупердяев, тискающих бюсты несовершеннолетних проституток. Мне вдруг пришло в голову, что японец-слуга еще и специалист по дзюдо или карате, как в фильмах про агента 007; слишком уж много ценностей хранилось в этих апартаментах. Когда Ринальдо заявил, что не прочь еще разок взглянуть на аккутроновские часы, паренек принес несколько дюжин, тонких, как вафельные коржи. Возможно, краденых, а может, и нет. В таких вещах моему разыгравшемуся воображению не на что опереться. Этот криминальный ливень, признаюсь, взбудоражил меня. Я чувствовал все возрастающую и крепнущую потребность рассмеяться — явный признак моего интереса к новому, моей американской, чикагской (а также личностной) тяги к сильным раздражителям, к несообразностям и крайностям. Я знал, что в Чикаго воровство предметов искусства и драгоценностей поставлено на поток. Говорили, что знакомство хотя бы с одним из высоко взлетевших супербогатеев — современных Феджинов, — позволяет покупать предметы роскоши по половинной цене. Говорили, крадут теперь наркоманы. Платят им героином. А полиция в доле — уговаривает торговцев не поднимать шума. Но на то и существует страхование. А также хорошо известная «усушка и утруска» — ежегодно декларируемые налоговой службе убытки. Если ты вырос в Чикаго, с такими представлениями о коррупции трудно не согласиться. Тем более что она даже удовлетворяет некоторые потребности. Коррупция укладывается в рамки чикагских представлений об обществе. Наивность — вещь непозволительная.

150

Тиберий Цезарь Август (42 до н.э.-37 н.э.) — римский император 14-37 гг. н.э., известный развратом в своем дворце на острове Капри.

151

«Сатирикон» — исторический фильм Федерико Феллини (1969) по мотивам романа Петрония, содержал множество эротических сцен.

Сидя в мягком кресле и потягивая виски со льдом, я прикинул, во что обошлись Кантабиле шляпа пальто костюм ботинки (мутоновые) и тонкие жокейские перчатки, и попытался представить, как через криминальные каналы он выуживает эти предметы из «Филдс», «Сакс», «Аберкромби энд Фитч» на Пятой авеню. Насколько я мог судить, этот престарелый скупщик краденого воспринимал его не слишком серьезно.

Ринальдо надел понравившиеся часы. Старые швырнул японцу, тот их поймал. Я решил, что настал момент для моей реплики, и сказал:

— Кстати, Рональд, я остался должен тебе на той вечеринке.

— На какой еще вечеринке? — отозвался Кантабиле.

— Ну, когда мы играли в покер у Джорджа Свибела. Клянусь, это просто выскользнуло из моей памяти.

— А, знаю я этого Свибела со всеми его мускулами, — произнес старый джентльмен. — Ужасная компания. Но, знаете, он готовит прекрасный буйябес1, и за это я готов ему простить.

— Это я затащил Рональда и его кузена Эмиля на ту игру, — заявил я.

— Все на моей совести. Да и потом, Рональд обыграл нас дочиста. Он просто гений покера. Я закончил с шестью сотнями в минусах, и ему пришлось взять долговую расписку. А сейчас у меня есть деньги, Рональд, так что лучше я отдам тебе долг, пока снова не забыл.

— Ладно.

И снова Кантабиле, не пересчитывая, засунул деньги в нагрудный карман. Он играл даже лучше меня, хотя и я устроил великолепное представление. Но ведь он играл роль оскорбленного человека чести. Он имел право злиться, и это было немаловажным преимуществом.

Когда

мы вышли из здания, я снова спросил:

— На этот раз нормально? Все нормально?

— Ну… Да. Да! — Он говорил громко и рассерженно. Было совершенно ясно, что отпускать меня он не собирается. По крайней мере, не теперь.

— Полагаю, старый пеликан разнесет повсюду, что я тебе заплатил. Разве не этого ты добивался? — И я добавил почти для самого себя: — Интересно, кто шьет брюки этому старикану. На один гульфик пошло по меньшей мере три фута ткани.

Но Кантабиле еще не расстался со своим гневом.

— Господи! — воскликнул он.

Взгляд, который он метнул в меня из-под кинжальных бровей, мне совсем не понравился.

— Ну что ж, можно считать — дело сделано, — сказал я. — Я могу поймать такси.

Кантабиле схватил меня за рукав.

— Подожди-ка! — приказал он.

По правде говоря, я не знал, что делать. И потом, у него был пистолет. Я давным-давно подумывал, что и мне бы не помешало оружие, вполне уместное в Чикаго. Но мне никогда не дадут разрешения. А Кантабиле обошелся безо всякой лицензии. Одно из различий между нами. И бог знает, к каким последствиям может оно привести.

— Разве тебе не нравится, как мы проводим время? — с усмешкой спросил Кантабиле.

Я попытался засмеяться, но мне не удалось. Помешал globus hystericus1. Мне показалось, что моя глотка склеилась.

— Залазь, Чарли.

Я снова устроился на малиновом сиденье (мягкая ароматная кожа все так же напоминала мне кровь — артериальную кровь) и начал шарить в поисках ремня безопасности — никогда не найдешь эти чертовы пряжки!

— Плюнь, — остановил меня Кантабиле, — нам недалеко.

Из этой информации я постарался извлечь максимально возможное утешение. Мы проехали к югу по бульвару Мичиган. Припарковались рядом со строящимся небоскребом — безголовый, вытянутый до небес торс, переливающийся огнями. А внизу мгновенно наступающая ранняя декабрьская темнота затягивала сияющее западное небо, потому что солнце уже метнулось за горизонт ощетинившейся лисой, обозначив свой след бледнеющим багряным мазком. Я видел его сквозь опоры надземки. Гигантские фермы недостроенного небоскреба делались черными, и пустое пространство между ними заполнялось тысячами электрических точек, напоминающих пузырьки шампанского. Завершенному зданию никогда не быть таким прекрасным! Мы вышли из машины, захлопнули дверцы, и я последовал за Кантабиле по деревянным доскам, уложенным для проезда грузовиков. Казалось, он хорошо здесь ориентируется. Я решил, что монтажники могут быть его клиентами. Может, Ринальдо поставляет им спиртное? Ростовщик не пришел бы сюда после наступления темноты, рискуя свалиться с этих балок от толчка какого-нибудь крутого парня. Безрассудства этим людям не занимать. Они много пьют и живут довольно отчаянно. Мне нравилась склонность верхолазов выписывать имена своих девушек на недоступных балках. Снизу всегда можно увидеть — «Донна» или «Сью». Я представил, как по воскресеньям они приводят сюда своих леди, чтобы продемонстрировать объяснение в любви, выведенное краской на высоте восьми сотен футов. Только разбиваются они сплошь и рядом. Во всяком случае, Кантабиле принес каски, и мы их надели. Очевидно, он все спланировал заранее. Ринальдо объяснил, что у него родственники среди здешнего начальства. Намекнул, что часто бывает здесь по делам. Сказал, что у него налажены связи с подрядчиком и архитектором. Он говорил так быстро, что я не успевал ни в чем усомниться. Как бы там ни было, мы поднимались на большой открытой лифтовой платформе все выше и выше.

Как объяснить мои чувства? Страх, ужас, благодарность, ликование — да, я оценил его изобретательность. И все-таки мне казалось, что мы поднимаемся слишком высоко, слишком далеко. Где мы теперь? Кнопку какого этажа он нажал? При дневном свете я часто восхищался похожими на богомолов кранами, верхушки которых выкрашены оранжевой краской. Снизу кажется, что маленьким лампочкам тесно, но в действительности развешаны они очень редко. Я не знал, насколько высоко мы поднялись, но в любом случае достаточно высоко. Здесь, наверху, оказалось светлее, насколько еще хватало сил у уходящего дня, но свет был холодный и резкий, и в пустых квадратах, окаймленных стальными балками цвета запекшейся крови, звенел ветер, ударяя в брезентовое ограждение. На востоке, скованная неподвижностью, лежала река, ледяная, исчерченная прожилками, как затейливое каменное блюдо, и ядовитые краски нижних слоев — благотворительный взнос индустриальной отравы — дарили последний отблеск красоте вечернего Чикаго. Мы вышли. Платформу тут же заполнил десяток ожидавших верхолазов. Я хотел крикнуть им «Подождите!» Но они уже поплыли вниз, оставив нас в пустоте бог знает каких высот. Кантабиле, казалось, знал, куда мы направляемся, но я не доверял ему. Он мог изобразить все что угодно.

— Идем, — сказал он.

Я медленно двинулся за ним. Кантабиле остановился, поджидая меня. Этот пятидесятый, шестидесятый или даже более высокий этаж ограждали несколько щитов — ветер здесь оказался штормовым. Из глаз покатились слезы. Я схватился за опору.

— Давай вперед, баба, шагай, отзыватель чеков, — крикнул Ринальдо.

— У меня кожаные подошвы, — отозвался я. — Они скользят.

— Брось свои шуточки!

— Да нет же, это правда!

Я обвил руками опору, двигаться дальше я не собирался.