Дар Орла
Шрифт:
Дон Хуан прошел между ними, как если бы они были двумя колоннами, отмечающими ворота. Он сделал пару шагов и обернулся, как бы ожидая, что женщины пригласят меня пройти между ними. Женщины секунду спокойно смотрели на меня, затем Сесилия попросила меня войти, как если бы я был на пороге настоящего дома.
Дон Хуан показывал дорогу к дому. У передней двери мы обнаружили мужчину. Он был очень худощав. На первый взгляд он казался исключительно молодым, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что ему, видимо, около 60. Он казался мне старым ребенком небольшого роста, худощавым, с проникновенными темными глазами. Он был подобен альфу, подобен тени. Дон Хуан представил его мне как Эмилито, сказав, что это его курьер и помощник во всех делах, который будет рад приветствовать меня сам.
Мне
Мы прошли в большую комнату. Там была еще одна женщина. Дон Хуан сказал, что ее имя Тереза и что она является курьером Сесилии и Делии.
Ей, вероятно, было слегка за 20 и выглядела она определенно как дочка Сесилии.
Она была очень спокойна и молчалива, но очень дружелюбна. Мы прошли за доном Хуаном в заднюю часть дома, где находилась крытая веранда. Там мы сели за стол и после скудного обеда разговаривали, пока время не перевалило за полночь.
Эмилито был за хозяина. Он очаровывал и развлекал всех своими экзотическими рассказами. Женщины раскрылись. Они были для него прекрасными слушателями. Слушать смех женщин было исключительным удовольствием. Они были поразительно мускулистыми, смелыми и материальными. В одном месте, когда Эмилито сказал, что Сесилия и Делия являются для него двумя матерями, а Тереза дочкой, они подняли его и подкинули в воздух, как ребенка.
Из двух женщин Делия казалась более рассудительной, более близкой к земле. Сесилия была, наверное, более «не от мира сего», но она, казалось, имела большую внутреннюю силу. Она дала мне впечатление более трудновыносимой или более неспокойной. Ее, казалось, раздражали некоторые из рассказов Эмилито.
Тем не менее, она определенно настораживалась, когда он рассказывал свои так называемые «легенды вечности». Перед каждым рассказом он вставлял: «а знаете ли вы, дорогие друзья, что...». Рассказ, который оказал на меня наибольшее впечатление, был о неких существах, которые, как он сказал, существуют во вселенной и которые теснейшим образом напоминают человеческие существа, но людьми не являются, существа, все интересы которых захвачены движением и которые способны заметить малейшее колыхание внутри себя или снаружи. Эти существа настолько чувствительны к движению, что все их устремления направлены на поиски покоя.
Эмилито пересыпал свои сказки вечности самыми неприличными, грязными анекдотами. Из-за его необычайного дара рассказчика я понимал каждую из его историй как метафору или притчу, которой он учил нас чему-нибудь.
Дон Хуан сказал, что дон Эмилито просто докладывает о том, чему он был свидетелем в своих путешествиях по бесконечности. Роль курьера состояла в том, чтобы путешествовать впереди нагваля, подобно лазутчику в военных операциях. Эмилито уходил за границы второго внимания и все, чему он был свидетелем, он передавал остальным.
Моя вторая встреча с воинами дона Хуана прошла так же без осложнений, как и первая.
Однажды дон Хуан сместил у меня уровень осознания и сказал мне, что меня ждет вторая встреча.
Он велел мне ехать в г. Закатекас в Северной Мексике. Мы прибыли туда очень рано утром. Дон Хуан сказал, что здесь у нас будет просто остановка и что нам надо передохнуть до завтрашнего дня, когда нам предстоит прибыть на мою вторую формальную встречу, чтобы познакомиться с восточными женщинами и воином-ученым из его партии. Потом он объяснил мне тонкий и запутанный момент выбора. Он сказал, что мы встретили юг и курьера в середине второй половины дня, потому что он сделал индивидуальную интерпретацию правила и выбрал этот час как отражающий ночь. Юг в действительности был ночью – теплой, дружественной, уютной ночью, и по правилам мы должны были идти на встречу с теми двумя южными женщинами после полуночи, это оказалось бы для меня нежелательным, потому что моя общая направленность была к свету, к оптимизму – тому оптимизму, который гармонично сам собой перерабатывается в загадку тьмы. Он сказал, что именно это мы и проделали в тот день: мы наслаждались компанией друг друга и разговаривали, пока не стало совершенно темно. Я еще удивлялся тогда, почему никто не зажег лампу.
Дон Хуан сказал, что восток, напротив, является утром, светом, и восточных женщин мы будем встречать завтра в середине утра.
Перед завтраком мы пошли на площадь и сели на скамейку. Дон Хуан сказал мне, что он оставит меня здесь подождать его, пока он сделает еще кое-какие свои дела. Он ушел, а вскоре после его ухода подошла женщина и села на другой конец скамейки. Я не обратил на нее никакого внимания и стал читать газету. Через минуту еще одна женщина присоединилась к первой. Я хотел пересесть на другую скамейку, но вспомнил, что дон Хуан специально подчеркнул, чтобы я сидел здесь и никуда не уходил. Я повернулся к женщинам спиной и уже позабыл даже об их существовании, так тихо они сидели, когда с ними поздоровался какой-то мужчина и остановился лицом ко мне. Из разговора я понял, что женщины ждали его. Мужчина извинился за опоздание. Он явно хотел сесть. Я отодвинулся, давая ему место. Он пышно меня поблагодарил и извинился, что причинил мне беспокойство. Он сказал, что они, будучи сельскими жителями, совершенно теряются в городе, и что однажды, когда они ездили в город мехико, они чуть не погибли из-за транспорта. Он спросил меня, живу ли я в Эакатекасе. Я сказал «нет» и уже хотел оборвать всякий разговор, когда заметил в его улыбке какую-то хитринку. Он был пожилым человеком, замечательно сохранившимся для своего возраста. Он не был индейцем. Выглядел он благородным фермером из какого-нибудь сельского местечка. На нем был костюм и соломенная шляпа. Черты его лица были очень тонкими, кожа казалась почти прозрачной, окаймленной тщательно подстриженной бородкой. Здоровье, казалось, переполняло его, и в то же самое время он казался хрупким. Роста он был среднего, но казался худощавым, почти тощим.
Он поднялся и представился, сказав, что его зовут Висенте Медрано и что он приехал в город по делам только на один день. Затем он указал на женщин и сказал, что это его сестры. Женщины встали и повернулись к нам. Они были очень худенькими, а их лица темнее, чем у брата. Они были также намного моложе его. Одна из них могла бы быть его дочерью.
Я заметил, что кожа у них не такая, как у него: у них она была сухой. Обе женщины были очень хорошенькими. Как и у мужчины, у них были тонкие черты лица, а глаза их были чистыми и спокойными. Рост обеих был около 160 см. Одеты они были в прекрасно сшитые платья, но со своими шалями, туфлями на низком каблуке и темными хлопчато-бумажными чулками они выглядели зажиточными селянками. Старшей, казалось, было уже за 50, а младшей – между 40 и 50.
Мужчина представил их мне. Старшую звали Кармела, а младшею Гермелинда. Я поднялся и пожал им руки. Я спросил, есть ли у них дети. Обычно этот вопрос я употреблял как верную завязку разговора. Женщины засмеялись и одновременно провели руками по своим животам, показывая, какие они стройные. Мужчина спокойно объяснил мне, что его сестры – старые девы, а он сам старый холостяк. Он поведал мне полушутливым тоном, что его сестры, к сожалению, слишком мужеподобны, не имея той женственности, которая делает женщин желанными, они не смогли найти себе мужей.
Я сказал, что тут они выгадали, если учесть роль женщины в нашем обществе, как полуприслуги. Женщины не соглашались со мной, сказав, что они ничего не имели бы против того, чтобы быть служанками, как полагается женщинам. Мужчина со вздохом пожаловался, что их отец был просто деспотом, что даже ему помешал жениться тем, что намеренно не учил его, как быть женихом. Они все трое вздохнули и помрачнели. Мне хотелось засмеяться.
После долгого молчания мы опять уселись и мужчина сказал, что если я посижу немного на этой скамейке, то у меня будет шанс встретиться с их отцом, который еще очень бодр для своего преклонного возраста. Он добавил смущенным тоном, что их отец собирается повести их позавтракать, так как у них самих никогда не бывает никаких денег. Тесемки кошелька всегда были в руках их отца.