Дара. Анонимный викторианский роман
Шрифт:
Дара… подошла ко мне и уселась мне на колени.
Извиваясь и толкая меня бедрами, она продолжала жадно ловить своей дырочкой мой ускользающий член. Это вновь распалило мою страсть, и я поднял ее на руки, взял с кресла большую подушку и, покачиваясь, отнес на кровать. Я подложил подушку под ее живот, по-собачьи приподнял ее туго округлившиеся ягодицы и, обхватив ее рукой за живот, вогнал напрягшийся член в ее влажные, ждущие глубины. Сладостное ощущение нежной женской плоти, которая, послушно прогнувшись, прильнула к моим чреслам, захватило меня без остатка. Пытаясь насладиться этим чувством как можно полнее, я инстинктивно стал искать самые нежные и округлые
Постепенно придя в себя, я отдышался и почувствовал, что моя агрессивность истощилась и голова моя свободна от тягостных мыслей о российских зверствах и о негодяях, подобных Быку Баффало. Я надеялся, что Дара с ее избыточной щедростью в любви сумеет интуитивно понять, что со мной происходит, и простит мне мою грубость. Мучительное, яростное негодование из-за жестокости и бесчеловечности, каждый день свершавшейся в мире, которое переполняло меня с тех самых пор, как мы вернулись из таверны, требовало выхода и вылилось в эту вспышку дикой разнузданной похоти.
Время шло, дни проходили за днями, недели за неделями. Нам нечасто приходилось проводить вечера с Владимиром, поскольку я постоянно бывал в разъездах. Вероятно, в пословице «чем реже видишь, тем крепче любишь» есть зерно истины, потому что каждый раз, когда я возвращался из очередного путешествия, Дара встречала меня с еще большими пылом и страстью. Стоило открыть дверь, как она бросалась мне на шею и покрывала меня поцелуями. Когда девушка по-настоящему влюблена, ничто не может сравниться с щедростью ее любви и самоотверженности. Когда она тесно прижималась ко мне своим маленьким животом, мое тело всегда сразу признательно отвечало ей недвусмысленным приветствием. Скинув с себя все одежды, мы запрыгивали в постель и на час или два сливались в объятиях. Потом, отдохнув и немного поспав, мы отправлялись в «Собачью голову» слушать страшные рассказы Владимира о России, пить крепкий эль и есть мясные пироги. Это были самые счастливые дни в моей жизни, да, думаю, что и в жизни Дары — тоже.
То, что произошло в один из таких вечеров, накануне Страстной Пятницы, я запомню на всю оставшуюся жизнь. Когда мы пришли в таверну, все, казалось, было, как обычно, если не считать того, что там не было Владимира, который всегда радостно нас приветствовал. Зато там был Баффало Бык со всей шайкой своих прихлебателей, полупьяных, ошалевших от пива, во весь голос оравших похабные шутки и оглушительно хохотавших.
Как я понял, у них была попойка по какому-то важному поводу, и, прежде чем прийти в «Собачью голову», они успели крепко набраться еще в двух или трех тавернах, повсюду собирая таких же прилипал — любителей покуражиться и выпить на дармовщину. Баффало Бык обходил по кругу посетителей, каждого заставляя выставить ему и его приятелям угощение под тем предлогом, что у него сегодня день рождения. Даже совершенно незнакомые люди были вынуждены покупать ему пиво. Если он замечал на чьем-то лице колебание, он злобно выставлял вперед нижнюю челюсть и пристально, тяжело смотрел на неугодившего ему «жадину». Обычно этого оказывалось достаточно и он получал то, что ему было нужно. После этого, как только такой человек делал попытку сделать глоток из своей собственной кружки, Бык подскакивал к нему и сильно ударял его по спине, с гоготом наблюдая, как бедолага, давясь и кашляя, пытается удержаться на ногах, вытирая с лица стекающее за воротник пиво. Каждый раз, когда он проделывал этот фокус, вся шайка взрывалась идиотским смехом.
Довольно скоро я начал замечать, что мы с Дарой
Захваченный врасплох и совсем не готовый к быстрому и решительному отпору, я начал медленно, как во сне, подниматься со своего места. Хулиган еще крепче сжал руку Дары и притянул ее к себе так близко, что она почти уперлась носом в его грудь.
— Да ты посмотри, она и вправду настоящая красотка, а? — просипел он хриплым, пропитым голосом. — Мы тут с друзьями поспорили… Я им, понимаешь, сказал, что ты ну никак не сможешь отказать мне в поцелуе. Тем более, когда у меня день рождения.
Кто-то из его дружков в этот момент выкрикнул: «Давай, Бэ-Бэ, кончай с этим, а то плакал твой заклад и придется тебе весь вечер выставлять выпивку на всю честную братию!».
Я понял, что Бык решил воспользоваться моментом, когда мы были одни, без Владимира, чтобы, ничем не рискуя, позабавиться с Дарой. Он был слишком самонадеян, чтобы предположить, что я не перепугаюсь и не спущу ему с рук такое вольное обращение с моей девушкой. Когда он попытался повернуть к себе ее брезгливо отвернувшееся лицо, я взбеленился и, ничего не соображая от обжигающей ненависти, сильно толкнул его в грудь. Он покачнулся и, не удержав равновесия, упал на спину.
Разговоры и смех тут же затихли, и в таверне установилась напряженная тишина. Он медленно поднялся с пола и подошел ко мне вплотную, его искаженное застывшей, холодной ненавистью, небритое лицо с налитыми кровью бешеными глазами, казалось, заслонило все окружающее. Он протянул ко мне свои лапы и схватил меня за воротник куртки. Когда мы оказались с ним лицом к лицу, я увидел, что он намного выше и крупнее меня и уж, конечно, — намного мощнее.
Такой неожиданный поворот событий меня ошеломил и встревожил, я почувствовал, как мой желудок сжимается от страха. Тяжелым взглядом убийцы он неотрывно смотрел мне в глаза. Я увидел, что он изрядно перепил, и подумал, что, если дело дойдет до драки, пиво может сделать его чуть более неповоротливым и сослужить мне добрую службу.
Внезапно он откинул назад голову и разразился громким гоготом.
— Так ты, значит подраться решил, парень? А ты часом, умом не тронулся, а?
Я ничего не ответил. Меньше всего на свете мне хотелось ввязаться в драку, особенно — с таким жестоким убийцей, который, раз начав, уже ни перед чем не остановится. И потом… мои работодатели. Если только до них когда-нибудь дойдет, что я участвовал в пьяной кабацкой драке, я немедленно останусь без работы. Я начал безмолвно и отчаянно молиться: «Господь мой, сжалься надо мной! Вытащи меня из этой переделки!».
Баффало Бык, уверенный в своих превосходстве и силе, презрительно посмотрел на меня, и подобрав губы в отвратительную гримасу, выпустил через них — воздух, обрызгав мне лицо вонючей слюной. В голове у меня снова помутилось от ненависти, я, сжав кулак, попытался ударить по его гнусной роже. Он блокировал мой удар локтем и толкнул меня на пол. Он, без сомнения, размозжил бы мне голову ногой, если бы не вмешательство хозяина таверны, который встал между нами, да так, что вся сила пинка Баффало Быка пришлась на его отставленную ногу. Хозяин, крупный и сильный мужчина, который мог как следует постоять за себя, рассвирепел от боли и злобы, развернулся и изо всей силы врезал коленом Баффало Быку в живот так, что тот скорчился и стал судорожно глотать воздух. Морщась от боли в ноге, хозяин распрямился и рявкнул:
— Вон отсюда оба! Убирайтесь из моей таверны, пьянчуги!
Следующее, что я помню, это как множество рук, тиская и пихая мое тело, выволокли меня из таверны на середину мощеного булыжником двора. Все посетители вышли следом за нами, толкаясь и на ходу заключая пари на то, смогу ли я продержаться против Баффало Быка на ногах хотя бы минуту. Окруженный со всех сторон толпой, жаждущей крови и смерти, истошно вопившей «бей его, бей!», я повернулся лицом к своему злорадно осклабившемуся врагу. Пока зрители расталкивали друг друга, чтобы расчистить место для ринга, он начал не спеша, почти задумчиво снимать с себя пальто, шейный платок и рубашку, горделиво обнажая на всеобщее обозрение выпуклую грудь, покрытую многочисленными следами уличных сражений, и раздутые мышцы сильных рук. Когда я следом за ним тоже стал скидывать с себя одежду, он с презрительной усмешкой на губах рассматривал мое тело, уверенный, что вскоре снова повалит меня на лопатки и на этот раз никакой хозяин не осмелится помешать ему размозжить мне голову тяжелым ботинком.