Даргер и Довесок
Шрифт:
Но драка Пепсиколову не интересовала. Она повидала достаточно разборок между бандами и знала, что сторона, имеющая численное преимущество (как Бледнолицые в данном случае), неизбежно победит. Однако она находила обнадеживающим тот факт, что Дреги вообще сражались. Дреги были наемниками, которые быстро усвоили, что врага можно обменять на сигареты, и проявляли безжалостность в поставке подобных пленников. Так они накопили целое состояние. Что в свою очередь и по крайней мере временно покупало им свободу.
«Ну и ну, — подумала Пепсиколова, — а табак вроде бы вреден для здоровья».
Поначалу
Но и нападающие были не лыком шиты. Трое тащили устройство, напоминавшее перевернутый опрыскиватель: прозрачный баллон, у которого емкость размещалась наверху, а раструбы присоединены снизу. Внутри емкости содержался мелкий черный порошок. Если надавить на емкость, раструбы выпускали клуб сухого дыма.
Вероятно, это был новый наркотик. Или такая доза веселой пыли, что накрыло бы даже устойчивых к ней Дрегов. В любом случае те, кто вдохнул ее, теряли всякое желание драться. Через пару минут битва завершилась. Счастливо улыбающихся сквоттеров погнали прочь. Трое Бледнолицых были убиты. Их тела оставили там, где они упали.
Но, прежде чем уйти, Бледнолицые собрали пожитки Дрегов и швырнули их в очаг. Он вспыхнул, как пионерский костер, и жаркие языки жадно лизали почерневший потолок.
И в это адское пламя они швырнули сигареты.
Весь драгоценный дым с ревом уносило в вентиляцию.
13
Наконец-то бесценные Жемчужины были готовы броситься — грациозно, разумеется, — к ногам своего благородного жениха.
Почти.
Неандертальцы тянули жребий, кому коротать время снаружи гардеробной, а кому находиться внутри, служа красавицам и выполняя их приказы вроде «подай-принеси». Энкиду, Беовульф, Кулл и Гаргантюа проиграли. Они в легком оцепенении наблюдали, как дорогие ткани, меха и кожа тонкой выделки летали по комнате. Натягивались и сдергивались шелковые чулки, покрывались слоями помады губы, завивались ресницы, полировались, покрывались лаком и вновь полировались ногти, взбивались и расчесывались волосы, распылялись духи, счищались пемзой воображаемые шероховатости.
— Кхм, может, нам лучше выйти, — промямлил Беовульф, когда Евлогия принялась наносить румяна на соски Евфросиньи. — В смысле, вы понимаете… поскольку мы мужчины и все такое.
— Ой, вы не считаетесь! — Евлогия отложила кисть. — У меня уродливые локти? Только честно.
— Вы совершенны с ног до головы, барышня. А эта суета вообще ни к чему. Кто угодно влюбится в вас с первого взгляда.
— Ты — душка. А сам-то ты как думаешь?
Жемчужины действовали весьма решительно. Конечно, у них имелись огромные преимущества перед другими женщинами. Но первое впечатление важно, поэтому они так яростно и прихорашивались для великого князя Московии. Они хотели быть одновременно целомудренными и распутными, загадочными и прямолинейными, безыскусными и возвышенными, немного застенчивыми, сильными и легко подчиняемыми, порывистыми и холодными, покорными и страстными, пресыщенными, неиспорченными, благоуханными, ненадушенными, подобострастными и дерзкими. А самым главным дополнением являлась изрядная доза невинности. Та невинность, которая втайне жаждет, чтобы ее научили всем развратным и грязным штучкам, которые мужчина может проделать с женщиной. Или в их случае с шестью.
Поэтому цель была сложной, но для них — вполне достижимой.
— У меня в этом наряде попа толстая?
— Нет-нет. Хотя да, но в хорошем смысле.
— Я так выгляжу распущенной?
— Да. Но не в хорошем смысле.
— Я смотрюсь в этом так, словно напрочь потеряла голову?
— Гм… в хорошем смысле или нет?
Кроме того, все детали туалета должны были соответствовать душевному настрою каждой Жемчужины. Множество нарядов, за которые обычная женщина убила бы, красавицы примерили, сорвали и растоптали, поскольку они дисгармонировали с костюмами других или потому, что туфли, к слову сказать, абсолютно идеальные, не подходили к белью.
— На мне не очень много драгоценностей?
— Не думаю, что такое в принципе возможно.
— Нет, возможно.
— Но на ней чудесно смотрится.
— Тушь! Долго мне ждать?
Гаргантюа проковылял к своей госпоже с подносом косметики. Ручка с пальчиками, усыпанными бриллиантами и кроваво-красным лаком, подвигалась туда-сюда над шеренгами изящных флакончиков, затем жестом отослала все прочь.
— Нет, ты не понял! Мне нужна бархатистая тушь, которую я подобрала к своим глазам.
— Ой, это, по-моему, моя. Но она мне все равно не понадобится.
— А если заказать новый набор? Что, поздно? Ладно, тогда просто поменяю цвет глаз.
— Нет, ты что?! Тогда мне придется менять свой, а я только что заставила их соответствовать одновременно волосам и чулкам.
— Не драться, девочки! Разве князь такое любит? Но даже если любит, то не сейчас. Потом.
— Если он захочет, чтобы я дралась, мне понадобится совершенно другой набор косметики.
Имелись и иные соображения.
— Как вам мой вариант? — спросила Олимпия, и остальные отвлеклись, чтобы критически разглядеть соблазнительно открытое одеяние, которое могло удержать внимание любого мужчины и ненароком поразить его в самое сердце. Наряд ослеплял взор, не отвлекая от лица. Он облегал, но не по-нищенски.
Русалка медленно обошла Олимпию кругом. Закончив обход, она резко ухватилась за ворот блузки обеими руками и дернула на себя. Олимпия неловко подалась вперед.
— Не годится. Если князь схватит тебя в порыве страсти, она не порвется.
Этери протянула свежую блузку.
— Может, эту?
— Порвется, — заявила Русалка, придирчиво потирая ткань между большим и указательным пальцем, — но недостаточно призывно.
Евфросинья приподняла юбку.
— Как по-вашему, туда надо наносить косметику?
— В первую брачную ночь? Тогда ты будешь выглядеть искушенной.
— Но не в хорошем смысле.
— В любом случае, если он подберется достаточно близко, чтобы увидеть, и не будет уже слеп от похоти, значит, ты не выполнила свою работу должным образом.