Даром
Шрифт:
Ткачиха, которая хотела лучше управляться со своими станками. Преподаватель, который хотел, чтобы студенты внимательнее его слушали. Понятные желания, распространенные Дары… Какие боги и чудовища спят внутри самых обыкновенных людей?
Телефон пищит. Машинально проверяю сообщение. Мария пишет: «Вот адрес Надежды. Судя по геолокации телефона, она сейчас там».
Что еще, черт возьми, за Надежда? А, уборщица — потенциальная праведница, свободная от Дара. Если, конечно, мне все это вообще не приглючилось по пьяной лавочке. Реально, вот совсем сейчас не до этой мистики, на фоне таких-то проблем…
Но все-таки это ниточка, которая может вывести к Олегу. Я же себе не прощу, если упущу ее. Даже если это один шанс из тысячи, я должен его отработать. И на завтра не отложишь — скорее всего, меня не будет в городе, да и Надежда может уехать, ищи ее потом… Надежда слабая, но другой-то нет… фу, какой тупой каламбур получился.
Трясу головой, потираю виски. Покупаю кофе в уличном автомате. Иду к машине, на ходу вводя в навигатор адрес из сообщения.
Глава 11
Пробуждение. Часть 3
— Надежда, прошу вас, откройте мне. Я знаю, что вы здесь.
Уже начало темнеть, и прежде чем подниматься на четвертый этаж этой пятиэтажки, я успел проверить окна нужной квартиры — в одном из них горел тусклый свет, но тяжелые шторы не позволили ничего рассмотреть.
Если бы не этот свет, я бы уже уехал домой. Из-за обтянутой бордовым дерматином двери не доносится ни звука — только пронзительный звонок, на который я надавил за последние полчаса раз десять, не меньше.
Говорю в дверь:
— Надежда, я понимаю, что веду себя назойливо и грубо. Но никакого вреда я вам причинять не намерен, просто речь идет о чрезвычайно важном для меня вопросе. Потому я буду сидеть под дверью, пока вы не откроете. Знаю, как это звучит, но других вариантов у меня попросту нет.
Действительно сажусь на грязноватый кафель. Вот глупо получится, если кто-нибудь полицию вызовет… А потом еще и в прессу просочится: «Шок, сенсация: предприниматель преследует уборщицу». Неважно, конечно, на фоне сегодняшнего, но все равно неприятно.
Из соседней квартиры выходит бабка с пластиковым мусорным ведром, смотрит на меня исподлобья, шаркает по лестнице вниз. Наваливается похмелье — я-то надеялся, оно прошло, а оно только на время отступило из-за стресса, чтобы перегруппироваться и вернуться с новыми силами. В голове тяжесть, пальцы крупно дрожат, желудок протестует против выпитого дрянного кофе.
Возвращается старуха с пустым ведром, снова презрительно смотрит на меня, потом, скрипя замком, запирается у себя. Продолжаю ждать. Мама любит повторять, что моим главным качеством с первых дней жизни было редкостное упрямство; я так и не понял, правда, как похвалу она это говорит или как упрек.
Наверно, я задремал, потому что шагов за дерматиновой дверью не услышал. Открываю глаза — Надежда хмуро смотрит на меня, стоя в дверном проеме. На ней красные спортивные штаны с лампасами, мешковатая футболка и стоптанные тапки.
— Ну заходи уже, что с тобой делать…
Иду за ней по паркету-елочке. Местами лак облупился, обнажив темную древесину. Некоторые плашки разболтались, едва держатся.
— Да ты садись, что ли, — Надежда указывает на продавленный диван, сама опускается на стул, обитый красным плюшем. — Чего тебе от меня надо?
— Во-первых, я хочу попросить прощения за то, что так вламываюсь. И за то, что случилось ночью в офисе.
— Да было бы за что, — Надежда криво усмехается. — Мне-то ты ничего плохого не сделал. Я не держу зла.
— Почему тогда уволилась?
— Вот как раз чтобы меня не беспокоили такие, как ты. Не беда, найду другую работу, уборщицы везде нужны. У тебя все?
— Нет. Мне нужно знать. У тебя ведь не Дар уборщицы, как я думал все это время. Ты… свободная от Дара?
Только сейчас замечаю, что единственное украшение комнаты — пяток выцветших фотографий, наверно, вырезанных из журналов. На всех — золотые статуи Будды, из разных, должно быть, краев света. Позы и техника исполнения скульптур меняются, но бесстрастное выражение лица остается одним и тем же.
— В том, что вы называете Даром, нет ничего такого особенного, — вздыхает Надежда. — Во все времена было так, что если человек любит свое дело, оно отвечает ему взаимностью. И нет ничего недостойного или стыдного в мытье чужих унитазов… не знаю уж, почему ночью тебя так живо волновал этот вопрос. Уборка помещений никак не противоречит благородному пути… в отличие, например, от попыток влезть людям в сознание против их воли.
— Да, за это я и хотел попросить прощения. Я не должен был делать этого из каприза, тем более вот так, по пьяни. Но ведь это не сработало. Почему? Ты не получила Дара семнадцатого декабря?
— Нет. Мне это не нужно было, — просто отвечает Надежда. — У человека всегда всего достаточно. Хотя требуются время и усилия, чтобы это осознать.
— Значит, ты можешь забрать себе чужой Дар?
Надежда отворачивается и смотрит в окно, на соседнюю панельку. Раздвинула, значит, шторы, пока я сидел под дверью.
— Принять на себя чужое страдание, чужую неудовлетворенную страсть, чужую тревогу… Даже если и могу — зачем это мне?
Быстро окидываю взглядом выцветшие обои, древний гарнитур, цветочные горшки на широком подоконнике. Определенно, эту женщину не привлекают материальные ценности. Вообще ничего из того, что я могу предложить, ее не заинтересует. Черт, вот почему столько людей нуждались в моей помощи, а та единственная, от которой что-то нужно мне, сама не нуждается ни в чем?
Похоже, здесь действуют другие правила.
— Потому что я пришел к тебе за помощью. Разве ваш благородный путь разрешает отказывать в помощи?
Надежда пожимает плечами:
— Ну это же смотря кому… Ты, может, великий праведник? Тогда, конечно, помощь тебе будет благим деянием, а отказ в ней нанесет карме огромный ущерб. Но, только не обижайся, что-то я сомневаюсь в твоей праведности.
Раздражает, что я никак не могу понять возраст Надежды. Забыл посмотреть на дату рождения в паспорте. Когда она открывала дверь, казалась примерно моей ровесницей. А сейчас в ней проступает что-то… не старое, скорее древнее. Похоже, нет никакого смысла пытаться ее обмануть — это все равно что врать врачу, к которому пришел за лекарством.