Дарвин и Гексли
Шрифт:
По отношению к гражданской войне в Америке он испытывал некую раздвоенность, о чем и писал своей сестре Элизабет, у которой в армии конфедератов находился сын, подросток пятнадцати лет: «Сердцем я с Югом, разумом — с Севером». К неграм у него не было «ни тени жалких чувств». Дело в другом: рабство — это значит никудышная экономика, скверная политика, гнусная мораль. Поэтому, какая бы сторона ни победила, с рабством должно быть покончено.
Примерно те же взгляды он изложил в статье «Эмансипация для белых и черных», напечатанной в «Ридере» в конце войны. Это на редкость емкая работа, в которой резко, с геометрической строгостью расписано, что верно, а что неверно. Всего одной страницы ему было довольно, чтобы разделаться с проблемой эмансипации черных. Все остальные посвящены эмансипации белых — иными словами, женскому вопросу, который тогда еще только-только начинал привлекать к себе внимание, исторгая столько чувствительности у поэтов, мелодраматизма у драматургов и вздора у философов. Отец, страстно любящий своих многочисленных дочек, Гексли, как и в неграх, без всяких околичностей признает в женщинах неполноценность. Историей доказано, говорит он, что женщина по всем статьям уступает мужчине: и по уму, и по чувству ответственности, по артистичности и темпераменту, по красоте, что она, грубо говоря, просто не доросла до мужчины. Ясно, что Гексли никоим образом не сторонник «новомодного женопочитания». Но он хотя бы
На деле, впрочем, Гексли либеральничал меньше, чем на словах. Он хоть и объявил за пять лет до того в письме к Ляйеллу, что женское образование — существенное условие прогресса, однако явно считал его излишним для взрослых женщин. Да и вообще, он со спокойной душой полагался на то, что его передовые взгляды никогда не привьются повсеместно.
«Я твердо решил, что дам своим дочерям такую же подготовку в области физических наук, какую получит их брат, как все мальчики… Но Вы не хуже меня знаете, что другие так не поступят, и пять женщин из шести останутся глупыми куклами и не пойдут дальше, а в будущем сделаются оплотом для церковной братии, обузой для цивилизации, помехой в любом важном деле, к которому будут причастны, — интриганками в политике, обманщицами в науке».
В 1872 году по милости мисс Джекс Блейк, студентки-медички из Эдинбурга, Гексли столкнулся с женским вопросом на конкретном примере и ответил на него чистой воды викторианским компромиссом. До сих пор женщинам читал отдельный курс анатомии ассистент из Ассоциации хирургов; теперь же университетский совет отказал ему в праве вести занятия под тем предлогом, что не имеет доказательств его квалификации. А устроить ему экзамен совет тоже отказывался. Вот студентки через мисс Блейк и попросили профессора Гексли проэкзаменовать их преподавателя. Гексли ответил, что всецело сочувствует молодым особам, которые стремятся подготовить себя к врачебной деятельности. А вслед за тем прибавил, что с не меньшим сочувствием относится «к преподавателям анатомии, физиологии и акушерства, которые возражают против того, чтобы читать подобные предметы в аудиториях, где присутствуют молодые люди обоего пола, ведь, кроме платы за обучение, нет никаких свидетельств того, что они, как с нравственной точки зрения, так и интеллектуально, пригодны для совместных занятий». Сославшись на нездоровье и скудость лабораторного оборудования, он отказался экзаменовать бывшего лектора.
В 1865 году губернатор Эр зверски подавил негритянский мятеж на Ямайке [199] . Он ввел военное положение, предоставил войскам полную свободу в расправе с мирным населением и повесил негритянского священника-баптиста по фамилии Гордон. Рабство в Британской империи давно отменили, однако эти события были настолько типичны, что по многим причинам овладели умами англичан. Люди свободомыслящие, вольнолюбивые и гуманные усмотрели в них угрозу справедливости и закону, а консерваторы, приверженцы англиканской церкви и культа героев, — угрозу британскому могуществу и престижу. Милль возглавил комитет наидостойнейших в одной партии; Карлейль — комитет наидостойнейших в другой. С истинно ямайской свирепостью наидостойнейшие англичане вцепились друг другу в глотку. Кроткий и мягкосердечный Милль потребовал, чтобы Эра привлекли к суду за убийство. Голдвин Смит [200] обозвал Рёскина [201] «сентиментальным евнухом». Карлейль уничтожал бедного Милля снисходительной жалостью, а отец Герберта Спенсера, хватив лошадиную дозу опийной настойки, в последние мгновения перед смертью лихорадочно бредил о случившемся. Для Британской империи эта история стала тем же, чем дело Дрейфуса для Франции.
199
Ямайка с середины 50-х годов XVII века была захвачена англичанами и вскоре стала одним из самых крупных центров работорговли. В 1865 году, уже после отмены рабства на Ямайке, здесь произошло крупное восстание негров, которое было жестоко подавлено.
200
Смит Голдвин (1823–1910) — английский историк и публицист. Главные труды: «Соединенное Королевство: политическая история» (1899), «Соединенные Штаты: очерк политической истории» (1893). В своих памфлетах выступал против рабства. Впоследствии переехал в США, был профессором Корнеллского университета.
201
Рёскин Джон (1819–1900) — крупный английский теоретик искусства, художественный критик, публицист. В своих работах резко критиковал капиталистическую цивилизацию, превращающую рабочего в придаток машины. Считал, что социальные уродства буржуазного общества можно преодолеть путем нравственного воспитания в духе «религии и красоты».
Из ученых Тиндаль последовал за своим героем Карлейлем; Дарвин, Ляйелл и Гексли поддержали Милля. Дарвин внес в Ямайский комитет десять фунтов, пробормотал своим равнодушным друзьям какие-то слова в оправдание собственного фанатизма, а в печати хранил величавое молчание.
Стоило Гексли войти в состав Ямайского комитета, как его немедленно втянули в полемику. Газета «Пэл-Мэл» заметила, что человеку, который ратует в науке за одухотворенность гориллы, ничего другого не остается, как защищать в политике достоинства негров. Гексли, который пуще смерти ненавидел, когда его обвиняли в сентиментальности, тотчас разразился отповедью, любезно напечатанной тою же «Пэл-Мэл». Сам Карлейль не мог бы с такой жестокой, обнаженной ясностью показать, как мало значат негры сами по себе для существа дела. Вопрос не в том, кто такой Гордон и кто такой Эр. Пусть Гордон негодяй, а Эр — сама добродетель; «по английским законам не разрешается, чтобы хорошие люди просто так, ни за что ни про что вешали нехороших». Письмо завершается целым фейерверком логических сзрказмов, переливающихся под толстой ледяной коркой официальной сдержанности.
Ямайские события чуть было не рассорили Гексли с Тиндалем. «Боюсь, что, если бы в этой злополучной истории дело дошло до крайности, — писал после смерти Тиндаля Гексли, — каждый из нас оказался бы способен отправить другого на плаху. Но и тогда приговор сопровождался бы заверениями в неизменном почтении и благорасположении».
В самый разгар перепалки он писал в духе, едва ли выражающем непреодолимое ожесточение: «Если
Однако ни сторонники Эра, ни его враги — хотя и те и другие насчитывали в своих рядах самых блестящих в Англии мастеров пера — не обладали даром творить те изощренные злодейства, которые произвели драматический поворот в деле Дрейфуса и сообщили ему такой накал. Здесь страсти довольно-таки прозаически побурлили несколько лет и улеглись. Губернатора Эра отозвали, но так и не отдали под суд.
Ямайские волнения явились также своего рода вехой, отмечающей то время, когда Гексли перестал принимать Карлейля всерьез как мыслителя. Любопытная подробность: Гексли столь непоколебимо смотрел в лицо фактам — таким, в частности, как нищета и угнетение, что в некоторых отношениях сам был консерватором не хуже Карлейля. Но подобно тому, как впоследствии из-за глупостей Гладстона и либералов он едва не стал консерватором, так теперь из-за глупостей Карлейля и консерваторов он оставался либералом. По мнению Гексли, Карлейлю не хватало логики и здравого смысла. В свою очередь, Карлейль мог упрекать Гексли в недостатке души и творческой жилки. Карлейль рассматривал общество как организм, управляемый людскими страстями, инстинктом и фантазией, которая находит себе выражение в поэзии и в почитании героев. Гексли же рассматривал общество как совокупность индивидуумов, объединенных общей историей и управляемых разумом и принципом целесообразности, которые находят идеальное воплощение в науке. Для Гексли конечной инстанцией была истина. Конечной инстанцией для Карлейля все более становилась сила и fait accompli. Он не мог простить Гексли его «Места человека в природе», а между тем его собственный герой, претерпев ряд неожиданных и плачевных перевоплощений, все больше походил на ту самую гориллу, о которой писал Гексли. По сути дела, Карлейль двигался в том же направлении, что и иные приверженцы дарвинизма, только обставлял это более романтично и витиевато.
В своей статье, посвященной памяти Тиндаля, Гексли говорил, что видит в Карлейле не учителя, а «мощное тонизирующее средство». Карлейль, в сущности, сделался для него чем-то вроде торжественного нравоучительного хорала, возбуждавшего в нем набожное отношение к материям отнюдь не божественным [202] .
Безусловно, Карлейлю не нравились в Гексли те качества, которые были присущи и ему самому. Ведь и Гексли был головорезом на столбовой дороге литературы и науки — всегда начеку и наготове, всегда с парой бумажных пистолетов за поясом на случай словесной перепалки, всегда при абордажной сабле. Такой только взглянет, чихнет, кашлянет — и то жутко. Вот у У. X. Мэллока [203] в сатире «Новая республика» доктору Сторксу (понимай — Гексли) во время утренней воскресной службы достаточно просто высморкаться, пока доктор Дженкинсон (он же Джоуетт [204] ) читает «Символ веры», чтобы все уже всполошились. А в другом месте:
202
В 1866 году, когда еще не утихли ямайские страсти, Гексли стал свидетелем величайшего личного торжества Карлейля — вступления его в должность ректора Эдинбургского университета.
Однажды ранним утром Тиндаль заехал в Челси за сим желчным, закаленным в риторических схватках героем и, подождав, пока тот по обыкновению выпьет бренди с содовой и обнимет в последний раз на этом свете свою престарелую супругу, увез его в путешествие на север. Во Фрейстоне, где Тиндаль за пять часов вылечил друга от бессонницы ездою по грязи через поля, их встретил Гексли, и они продолжали путь втроем. В Эдинбурге Карлейль поверг шотландцев в замешательство тем, что не написал текста своей речи. До сих пор ректоры всегда писали свою речь заранее. Тиндаль опасался, как бы дряхлый старец накануне торжества не провел ночь без сна и не встал бессильный и бессловесный. А дома, в Лондоне, тревожилась миссис Карлейль о том, как бы при виде моря лиц он не свалился замертво от волнения. В начале церемонии Гексли, Тиндаля и других с помпой произвели в почетные доктора, а потом, нервно держась, за край стола и устремив на публику сосредоточенный взгляд, заговорил Карлейль:
— Мне тут сказали, что речь полагается написать заранее, и я из почтения к ученому совету попробовал это сделать — раз попробовал, два, три. Но все, что я писал, годилось лишь на растопку и было без долгих размышлений препровождено в камин. А потому придется вам слушать то, что я скажу прямо от души, и тем удовольствоваться.
И зал как зачарованный сидел все полтора часа, пока он с большой силой и гладко, как по писаному, говорил о своих излюбленных предметах.
Затем последовала чреда банкетов и увеселений, на какие способны одни лишь земляки Бернса. Только что вышла в свет книга Милля «Обзор философии сэра Уильяма Гамильтона», и лорд Нивc, озаренный счастливой, хоть и шальной, идеей, воспользовался этим малоподходящим материалом, чтобы сложить своего рода застольную песню. Тиндаль запомнил, как Карлейль, отбивая такт столовым ножом, дирижировал, а все подхватывали припев, который звучал так:
— Джона Стюарта признанья о материи и сознанье.
Обо всех этих происшествиях, полных таких щемящих отзвуков духовной жизни его ранних лет, изобилующих такими колоритными фигурами и памятными подробностями, у Гексли нет ни слова. В театре великих событий он всегда был блестящим актером, но неважным зрителем.
203
Мэллок Уильям Харрел (1849–1923) — английский писатель. Автор книг «Новая республика», «Аристократия и эволюция», «Восстановление веры» и др.
204
Джоуетт Бенджамин (1817–1893) — английский теолог, крупный деятель в области образования, глава одного из колледжей в Оксфорде. Перевел «Диалоги» Платона, «Историю» Фукидида, «Политику» Аристотеля.
«Мистер Сторкс круто обернулся и смерил мистера Сондерса грозным взглядом, исполненным такого негодующего пренебрежения, что тот умолк. Несколько секунд мистер Сторкс держал его в оцепенении, а затем голосом мрачным и безучастным произнес:
— Горчицу мне передайте, пожалуйста».
Карлейлю нравились люди мягкие, покладистые.
Несколько лет спустя Гексли как-то повстречал старца уже под самый конец его жизни на улице: он медленно шагал в одиночестве; Гексли подошел к нему и заговорил. Карлейль глянул на него, промолвил:
— Позвольте, вы ведь Гексли? Это вы утверждаете, будто мы все происходим от обезьян? — и пошел дальше.
История то по одному чрезвычайному случаю, то по другому постоянно околачивалась у порога Гексли, неистово названивая у дверей. А он был человек занятой и потому мог иной раз бесцеремонно отмахнуться от назойливой гостьи. Так произошло, когда его стали донимать спиритизмом. Ну как скажешь что-то с уверенностью о душах усопших, ежели их нельзя препарировать? К тому же лягушка, у которой удален головной мозг, не в пример занимательней: