Дары волхвов. Истории накануне чуда (сборник)
Шрифт:
– Ступайте, ступайте в зал! – проговорил хозяин.
– Ну вот, – сказала первая женщина, – что бы ему не поступить, как всем добрым людям? Взял бы сестру милосердия – было бы, по крайности, кому глаза закрыть… А так… околел в своей конуре, что собака… Да что тут?.. Развязывай-ка мой узел, Джой!
Но старый Джой сначала развязал узелок мужчины могильщика; он не был объемистым: печатка-другая, карандашник, две запонки, грошовая булавка – вот и все… Старик Джой осмотрел каждый предмет порознь и отметил мелом на стене подходящую каждому предмету сумму.
– Вот
На очереди были две «дамы».
– Перед дамами я всегда пас! – проговорил Джой, принимая от второй посетительницы скатерть, салфетки, пару платья, две старинные чайные ложечки, сахарные щипцы и сколько-то сапог. – Перед дамами я всегда пас – и это моя слабость!.. Вот ваш счет… Если вы запросите прибавки, я вынужден буду скинуть с первой моей оценки.
– Ну, теперь, Джой, развяжи мой узел! – сказала первая посетительница.
Джой стал на колени, развязал множество узлов и вытащил кусок какой-то темной ткани.
– Что это? – спросил он. – Постельные занавески?
– Конечно! – отвечала со смехом женщина.
– Не может же быть, чтобы вы их сняли при нем?
– Почему же?
– Ну!.. Вы рождены богачкой и будете…
– Что же? У меня рука не дрогнет… – совершенно хладнокровно произнесла женщина. – Неужели стоит эдакого жалеть?
– Так это его занавески и простыни?
– А то чьи же? Не боишься ли ты, что он насморк схватит?
– Я надеюсь, что он не умер от какой-нибудь заразной болезни… м-м? – спросил старый Джой, поднимая голову.
– Не бойтесь, Джой! Неужели я так глупа, чтобы с ним связалась, если бы?.. О! Вы можете вывернуть наизнанку и налицо эту рубашку: могу вам ответить, что хороша – лучшая его рубашка… Слава богу, что я подвернулась: без меня бы пропало…
– Что же такое пропало? – спросил старик Джой.
– Да вот что: похоронили бы его, наверное, в этой рубашке, – ответила она, смеясь. – По-моему, совершенно напрасно: господину покойнику все равно, в чем лежать: в коленкоре или в полотне…
Скрудж едва дослушал этот разговор. Вообще все лица казались ему демонами, наперебой препарировавшими чей-то труп.
Он отшатнулся в ужасе, когда сцена переменилась. Теперь он едва не прикасался к кровати без занавесок: на кровати под дырявой простыней лежало что-то, понятное только на страшном языке смерти.
Комната была очень темна, слишком темна, чтобы разглядеть в ней что-нибудь, хотя Скрудж и впивался в этот полумрак пытливым взглядом. Бледный свет извне падал прямо на кровать, где лежал труп этого обнаженного, ограбленного, всеми покинутого, никем не оплакиваемого и никем не сторожимого покойника.
Скрудж поглядел на духа; тот указывал ему пальцем на голову мертвеца. Саван был накинут так небрежно, что стоило только притронуться пальцем – и все лицо покойника было бы на виду. Скрудж это
О, холодное – холодное, страшное пугало – смерть! Воздвигай здесь твои жертвенники, окружай их всеми твоими ужасами: ты здесь полная владычица!.. Но, если ты падешь на любимую, чтимую и кому-то дорогую голову, не властна ты ни в едином волоске с этой головы. Не то чтобы эта рука не падала безжизненно тяжело, не то чтобы не смолк этот пульс, нет! – но эта рука бывала раскрыта честно, тепло и великодушно для всякого; но это сердце благородно, горячо и нежно билось в груди…
Рази, рази, беспощадная смерть! Твои удары тщетны: за мимолетной жизнью – бессмертие!.. Никто не произнес этих слов, но Скрудж их слышал, когда смотрел на кровать.
«Если бы этот человек ожил… – подумал Скрудж, – что бы он сказал про свое былое? Скупость, черствость сердца, жажда приобретения – вот они к чему приводят! И вот он, вот он – лежит в пустом мрачном доме: нет ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, что могли бы сказать: он мне помог тогда-то и тогда-то, и я ему отплачу в свою очередь, хотя бы за радушное слово».
Никого не было. Только в дверь скреблась кошка да под напольной каменной плитой камина что-то грызли крысы. И что им было нужно в этой похоронной комнате? Из-за чего так бесновались они? Скрудж не осмелился даже и подумать об этом…
– Дух! – сказал он. – Эта комната ужасна. Покинув ее, я не забуду данного мне урока… Поверьте… и – поскорее прочь!
Призрак все-таки указывал своим неподвижным пальцем на голову трупа.
– Я вас понимаю, – сказал Скрудж, – и сделал бы то, что вы хотите, если бы мог… Но у меня силы нет… силы нет у меня, дух!.. Покажите мне что-нибудь такое, где смерть напутствуется нежными слезами!
Призрак промчал его по знакомым улицам, и они вошли в дом бедного Боба Крэтчита. Горе стукнуло ему в двери: умер его милый больной хроменький сын, которого он всегда носил на плече, умер его милый Тини-Тим. Мать и остальные дети сидели у комелька… Они были спокойны, очень спокойны. Маленькие шумливые Крэтчиты окаменели в уголке и не спускали глаз со своего старшего брата Петра и с развернутой перед ним книги. Мать и девочки что-то шили.
Вся семья была совершенно спокойна.
– «И поставил он среди них отрока».
Где слышал Скрудж эти слова?.. Он не помнил, однако слышал он их не во сне. Вероятно, их вслух прочел Петр, когда Скрудж и дух переступали порог… Но отчего же тот перестал читать?
Мать положила работу на столик и закрыла лицо руками.
– Кажется, отец? – сказала она немного погодя и побежала навстречу своему бедному Бобу.
Боб вошел в своем неразлучном «носопряте» – и хорошо, что на этот раз с ним не разлучался. Подогретый в комельке чай поднесла ему чуть не все члены семьи, наперебой. Оба маленьких Крэтчита вскарабкались ему на колени, и каждый прижался щечкой к его щеке, словно говоря: «Не думай об этом, папенька!.. Не огорчайся!»