Шрифт:
Глава первая
Костер в ночи
«Милостью Митры Жизиеподателя король и властелин Зиигары Кратиос Третий — единокровному брату своему, благородному принцу Римьеросу, герцогу Лара. Брат мой! Сим пись¬мом отрываю тебя от беспечных забав в твоем домене и призываю в столицу по делам госу¬дарственной важности. Единственному тебе могу я доверить исполнение задуманной мною затеи, ибо кроме явных целей будут у нее и тайные, о коих никто, кроме нас с тобой, знать не должен. Знаю я, что, проводя время за охотами и балами, не слишком вникал ты в дела нашего государства, но сие не заботило и не огорчало меня, покуда ты был молод. Нынешним же летом исполнилось тебе двад¬цать три года, и потому решил я, что на¬стала тебе пора оправдать высокий титул герцога Лара и принца крови. Вспомни, как трепетало твое сердце, когда
Таков был стиль его братца. Пространнейшее послание, полное туманных намеков и красивых фраз — и ничего о сути. Уясни он еще из письма, что его ожидает, принц, вероятно, тянул бы с ответом, как мог, или вовсе отка¬зался бы приехать в Кордаву. Римьерос сплюнул в сер¬дцах. Иногда на беду, иногда на счастье, но юный принц Зингары обладал превосходной памятью на все, что ког¬да-либо увидел записанным на бумаге или пергаменте. Уже не менее года прошло с того дня, как получил он это письмо, но до сих пор помнил каждое его слово — как помнил все письма, записочки, свитки и книги, про¬читанные им. Последних, впрочем, было не много — принц Римьерос не был поклонником литературы — ни духов¬ной, ни светской. Вырвавшаяся из руки ветка хлестнула его по лицу, и он грязно выругался. Нергал раздери его братца, светлейшего короля Зингары и Каррских остро¬вов! Но королям не говорят «нет», будь они хоть трижды братья. Даже когда они отсылают тебя с «делом госу¬дарственной важности», а по сути — удаляют от двора на два с лишним года. Что он почуял, и почуял ли что-то, когда избрал именно Римьероса для этого похода? Хотя поход и в самом деле можно было приравнять к подвигу: отвезти императору Кхитая ценный дар, пройдя Великим Путем Шелка и Нефрита, через внутреннее море, степи и джунгли. Самые отважные из купцов Запада водили караваны в страны сказочных богатств, что лежат за морем Вилайет, но ни разу не бывало в тех краях королевских послов.
По правде сказать, прежде в том к нужды особой не было — ну кому какое дело при дворе до тех дальних краев, рассказы о которых напоминают скорее сказки, какими балуют няньки на ночь детей, краев столь да¬леких, что и поверить в их существование было бы трудно, когда бы ни товары, что привозили порой купцы. Тон¬чайшие шелка, расшитые диковинными птицами и дра¬конами, лаковые шкатулки и украшения, ценившиеся куда выше того золота, что пошло на их изготовление. Но то дело торговцев — и женщин, радующихся подоб¬ным безделицам. Для короля же дальняя держава, на которуя и войной идти бессмысленно, и союз заключать особого проку нет, никогда не представляла интереса.
Так было всегда. До недавнего времени.
Но теперь новый правитель Зингары пожелал отме¬тить и возвысить свое королевство в глазах правителей востока. Так, по крайней мере, объяснил он брату при встрече.
«Возглавлять посольство должен непременно принц крови, — возбужденно рассуждал Кратное Третий, рас¬хаживая по огромному, пустому и потому гулкому трон¬ному залу. — Такой случай выпадает раз в сто лет. Ты пойдешь не как проситель к государю, а как член коро¬левского дома к равному себе, с даром не столько ценным, сколько значимым. Мы нашли эту редкость случайно, советники наши утверждают, что Император Кхитая бу¬дет рад подарку. А если вручит этот подарок не кто-ни¬будь, а брат короля, он будет не только рад, но и польщен. Ты понимаешь? И караваны потянутся не куда-нибудь, а в Кордаву. О, мы поставим наконец на место этих проныр-аквилонцев, всюду желающих сунуться первыми! Да и аргосские бандиты искусают себе все локти…»
Римьерос хорошо знал своего царственного брата. Ког¬да тот начинал говорить вот так — слишком воодушев¬ленно и громко, — это, как правило, означало, что име¬ется у венценосца некая тайная мыслишка. И выспренние речи были призваны утаить истину от невнимательного слушателя.
Принца, однако, при всем желании едва ли можно было счесть наивным и неискушенным придворным. Слиш¬ком долго он жил при дворе, слишком долго варился в бурлящем котле интриг. И, наконец, слишком хорошо изучил зингарского венценосца. К тому же, был он отнюдь не без греха — и потому, едва заслышав о предстоящем ему пути на край света, облился холодным потом: что могла означать эта ссылка на несколько лет? Неужели братец и в самом деле разнюхал что-то? Но готовящийся заговор только-только начал обретать форму, в планы герцога Лара было посвящено от силы трое человек, и за каждого из них принц мог ручаться как за самое себя… Или и впрямь правдивы слухи, что король Зингары не гнушается и черной магией, если хочет добыть инте¬ресующие его сведенья? Не зря же отирался при дворе тот стигиец-изгнанник.»
Камешки с грохотом посыпались у него из-под ног, и Римьерос поднял голову. Побледнев, он отскочил назад: под ногами у него внезапно разверзлась пропасть. В за¬думчивости он не заметил, как подошел к краю обрыва. Сделай Римьерос еще шаг, и Зингара никогда бы больше не увидела своего возлюбленного младшего принца.
— Однако темнеет, пора возвращаться, — сказал он вслух, когда сердце снова забилось более или менее ровно. Свернуть себе шею в здешних диких местах отнюдь ему не улыбалось.
Какие бы планы ни питал в отношении брата Кратное, принц отнюдь не собирался облегчать ему задачу.
Впрочем, несмотря на то, что король явно не опеча¬лился бы, если бы Римьерос и в самом деле не вернулся домой, он не мог отправить брата на верную смерть. К тому же младший был любимцем королевы-матери, и уж она постаралась проследить, чтобы ее отпрыск в пути ни в чем не испытывал недостатка — в том числе и в мудрых советах опытного воина.
Поэтому принц Римьерос, герцог Лара, лишь возглав¬лял посольство, а войском на марше командовал барон Марко да Ронно, старый воин и бывалый путешественник. Он распоряжался припасами, снаряжением, высылал лю¬дей вперед на поиски стоянок и просто разведать мест¬ность, распределял обязанности на каждый день и при этом умудрялся присматривать за своевольным, заносчи¬вым юношей не хуже, чем за собственным сыном.
Обычно он не отпускал принца охотиться без свиты, но иногда на Римьероса что-то словно находило, он ста¬новился угрюм и сумрачен. В таком настроении он мог велеть выпороть пажа только за то, что тот не долил вина в кубок, боясь расплескать его, подавая принцу.
Барон выжидал день, а затем наутро небрежно говорил Римьеросу: «Вчера на озере, купая лошадей, конюшие видели стаю голубых цапель — они полетели к северному берегу. Какие прекрасные, должно быть, это птицы!» Или: «Говорят, в здешних лесах водятся летающие белки. Мож¬но ли верить таким глупостям? Я до сих пор не видел ни одной, а вы, сударь?» И Римьерос брал лук и кинжал, велел седлать коня и уезжал в лес или на озеро — на весь день до позднего вечера. Возвращался он с пышным голубым плюмажем на шляпе или тушкой диковинного зверька. Принц недаром славился как самый искусный охотник во всей Зингаре.
Пробродив в одиночестве день, он обычно успокаивал¬ся — на какое-то время.
Римьерос взобрался на каменистый холм, вздымавший лысую макушку над морем деревьев — но ничего не увидел. В этот день неудачи преследовали его одна за другой: подстреленная оленуха свалилась в пропасть, принц в азарте погнал за ней коня — и едва не сорвался сам. Наверное, не стоило так рисковать, но он преследовал добычу с полудня до заката, пока наконец не ранил, и ему жаль было бросать трофей, доставшийся с таким трудом. Лесная королева была белой, словно свежайшее молоко или снег на вершине горы, и Римьерос уже пред¬вкушал, как привезет ее в лагерь под восхищенные взоры молодых дворян и челяди. Но белая оленуха не желала даваться в руки — ни живой, ни мертвой.
Рухнувшего наземь коня принцу пришлось добить: он охромел на обе передние ноги и только захрипел, когда Римьерос попытался заставить его подняться. Проклиная свое неизменное невезенье — упустить такую добычу! — принц кое-как выбрался из ущелья и пошел в сторону лагеря, вспомнив, что устал и голоден.
Невеселые мысли сменяли одна другую в его темново¬лосой голове; весь во власти своих дум, он шел почти наугад, руководствуясь чутьем охотника, никогда прежде его не подводившим. Но то ли он слишком увлекся по¬гоней, то ли попал в заколдованное место — даже с холма не мог разглядеть он излучины неширокой реки и дымки лагерных костров. Во все стороны, сколько хва¬тало глаз, простиралось зеленое море джунглей с редкими островками таких же холмов. Римьерос понял, что за¬блудился. Небо было еще светлым, но с заходом солнца под пологом леса сгустились сумерки, и каждая лиана стала казаться притаившейся в листве змеей, а каждый резкий крик обезьян, устраивающихся на ночь, — воплем неведомого и невидимого в чаще существа,