Дарю вам память (С иллюстрациями)
Шрифт:
А может, и нет в этом ничего удивительного? Просто оххры смогли рассмотреть в них все эти качества, давно исчезнувшие на их планете. Вот и объяснение того, почему выбрали именно их. Они просто оказались на передовой, как могли оказаться совсем другие. Как оказывались на передовой миллионы людей во время войны.
И не такая это уж метафора. Они не просто достойно представили здесь Землю, — они и оказались на своего рода передовой. Впервые за неимоверно долгое время оххры больше не валяются на теплых холмах, ожидая, пока их не похитят захватчики. Часть пошла с ним, чтобы выполнить намеченный план, остальные защищают преобразователи, потому что только преобразователи могут создавать новую материю, нужную для
Старший охотник испытывал легкое беспокойство. Охота шла более или менее нормально. Только что с кораблем связались Ун Топи и Лик Карк и попросили прислать платформу, но что-то казалось ему не таким, как бывало раньше.
Он снова перебрал все в уме: охотники все целы, все докладывают на корабль каждые четверть часа, всё вроде бы идет хорошо… И вдруг он понял, что отличало эту охоту от предыдущих. Нет, дело было вовсе не в количестве найденных живых оххров, пять — совсем недурная цифра. Дело было в другом. Ни один из охотников не доложил о том, что найденный оххр выключил поле. Это было необычно. Во всех охотах на Оххре, в которых он принимал участие, в шлеме только и слышались проклятия и ругань. Охота походила на вычерпывание воды руками, да еще с растопыренными пальцами. Стоило только найти оххра и испустить радостный вопль, как стрелка полеметра тут же вздрагивала и начинала сползать с красного на желтый. Поле исчезало, а это значило, что проклятые твари предпочитали испустить, так сказать, дух, чем отправиться на Онир. Хотя это было непонятно. Если ты уж так боишься, что тебя схватят, беги. Или сопротивляйся, или беги. Не можешь сопротивляться — тогда беги. А ведь они умели обращаться в мерцающие диски и нестись с бешеной скоростью над планетой… Оххр — он всегда оххр, его не поймешь, и, стало быть, нечего ломать себе над этим голову.
Важно не это. Важно то, что сегодня ни один бесформенный не погасил поля при приближении охотников.
Старший охотник не любил неизвестности, новых, незнакомых вещей и явлений, беспорядка. Все должно быть в мире точно, гармонично, известно и, по возможности, неподвижно. Нет, положительно эта охота беспокоила его. Ни одного выключенного поля… И потом, никому не везло, никто не нашел ни одного бесформенного, зато Ун Топи и Лик Карк запросили платформу сразу на пять штук. А может быть, ему все это только кажется? Накликает заботы на свою голову? Был бы на его месте кто-нибудь из охотников помоложе, не таких добросовестных дураков, как он, он бы и внимания не обратил, выключают они свое дурацкое поле, не выключают — какое ему до этого дело, если есть целых пять живых бесформенных и можно собираться в обратный путь.
Старший вздохнул, надел шлем, кликнул с собой одного из двух охотников, поддерживавших связь с ушедшими, и вышел из корабля. Знакомый пейзаж, глаза б его не видели! Дурацкое это небо оранжевого цвета, бесконечные коричневые холмы с двумя башнями на горизонте… С двумя, он сказал? Ну да, тут всегда было две башни, одна на том вон пологом холме, а вторая налево от нее. Но ведь сейчас было три башни, он ясно видел. Гм, странно. Всем известно, что оххры ничего не строят. Стояли эти две башни с незапамятных времен, зачем — никто не знал. И вдруг — третья. Откуда она взялась? Надо, пожалуй, проверить. Может, подождать и взять с собой побольше охотников?.. Чепуха, не хватало еще бояться оххров, которые не только-то других тронуть, — себя оборонить, бесформенные, не могут.
Конечно, нужно было, пожалуй, обождать, пока освободится платформа, но, с другой стороны, не так-то уж тут далеко, если идти по прямой и не ощупывать по дороге каждый камень и кустик полеметром.
Он махнул рукой охотнику и быстро пошел к новой башне.
— А по-моему, — сказала Татьяна Осокина, — все это неправильно, все это Пашины хитрые планы. Собрать бы всех оххриков вокруг корабля да сжать бандитов полями… Вы что, Александр Яковлевич? Что это вы меня совсем обняли… Ну-ка, уберите руку!
Они притаились у новой башни. Павел и Иван Андреевич предупредили: скорей всего, никто у башен и не появится, но пост без команды не оставлять ни в коем случае. А Татьяне никакого прикава и не надо было. И без приказа перегрызла бы глотку каждому, кто попытался пальцем тронуть ее башню. Без нее, Татьяны Осокиной, и в голову бы никому не пришло строить, не то что на самом деле построить. А так стоит преобразователь. И не просто стоит. С его помощью и корабль этот бандитский вовремя заметили, и уж не одного нового оххра изготовили.
Да, дороговато, конечно, заплатила ты, Танька, за этот проект: самое дорогое из сердца вырвала, раздала оххрикам. Верно, остальные не бросили ее. Не то что делились, — прямо-таки силой навязывали память сердца. Иван Андреевич, Паша, ребята, Сергей с Надькой и этот вот… Она гмыкнула. Ишь ты, человек немолодой, а ластится. И так руку положит и эдак, вроде случайно коснется. Чудак… Как это он не понимает, что не может она так, что у нее законный муж есть, дочка взрослая… А он… Чудак… Она поняла, что он засматривается на нее, когда вдруг заметила, что у него стали другие руки. Ни морщин, ни коричневых пятен. Она как увидела, чуть со смеха не покатилась, но вовремя спохватилась. Сама-то тоже… Начала с носа, уж очень ей хотелось посмотреть па себя не с буратинпьим постылым носом, а с курносеньким, о котором всю жизнь мечтала. Потом осмелела и волосы себе подсветлила, попышнее сделала и посветлее. Нет, не блондинка, кто теперь поверит, что ты блондинка от природы, а не от химии, подсветлить в меру, — это совсем другое дело… Ишь, опять руку на плечо положил…
— Татьяна Владимировна, — прошептал Александр Яковлевич,
— Танечка…
— Ну что, что?
Ну прямо как мальчишка, весь волнуется, прямо на глаз видно, как переживает, чудак…
— Танечка… Я хотел сказать вам…
— Что, Александр Яковлевич?
— Я никогда не думал… вернее, я там, — он показал носом на оранжевое небо, — я там… на Земле, никогда не думал, что судьба преподнесет мне еще… такой необыкновенный подарок…
Чуда-ак… Но трогательно так говорит, подумала Татьяна и чуть повела плечом. Но не так, как раньше, чтобы сбросить тяжелую его руку, а чтобы улеглась она поудобнее на плече, на впадинке около шеи, чтобы ощутить дрожь этой руки. Как мальчишка прямо, трепещет весь. Александр Яковлевич…
Необыкновенно щедрой вдруг почувствовала себя Татьяна. Вот ведь всю жизнь просидел человек в аптеке, неглупый притом человек, образованный, и не видел счастья. А она, Танька Осокина, не повела на этот раз плечом, не сбросила его руку, и сидит человек, дрожит, себе не верит, боится пошелохнуться. Чу-у-да-ак…
— Так какой же подарок? — спросила Татьяна.
Лукавила и знала, что лукавит, просто хотелось услышать, как будет он говорить. Красиво говорит, это верно.
— Я не умею сказать, Тапочка. Я знаю лишь, что не заслужил такого счастья…
— Какого? — направила Татьяна аптекаря на верный курс.
Какой бы ни был мужчина образованный и самостоятельный, а без женской направляющей руки, того и гляди, собьется с лыжни.
— Танечка, я счастлив, когда могу находиться подле вас, смотреть на вас, дышать одним с вами воздухом. Может быть, это выглядит глупо…
— Нет, — твердо сказала Татьяна.
— Что нет? — испуганно вскинулся Александр Яковлевич.
— Это не выглядит глупо…
И в первый раз за долгое время мучительное напряжение покинуло Александра Яковлевича. Слова Татьяны еще проявлялись в одуревшем от счастья мозгу, а на глазах уже дрожали слезинки. Или казалось ему, что дрожат, какая разница?