Дарю вам праздник
Шрифт:
А вот это уже что — насчет Барбары? Похоже, у Кэтти режутся коготки.
— Есть разница, — сказал я, — между сиденьем на подушках и жизнью там, где к книгам, картинам и музыке относятся без опасливой подозрительности.
— Да, — согласилась она. — В Хаггерсхэйвене.
— Нет, — возразил я. — Хаггерсхэйвен — это единственное подобное место в Соединенных Штатах, и, как бы мы не старались, он не может совсем избежать заразы, идущей извне. Я имел в виду могущественные, процветающие державы, где культуре есть чем дышать.
— Но ведь ты не едешь туда.
— Нет. Это — моя страна.
— Будет и моя. В конце концов она и возникла-то в
Сомневаться не приходилось: за этими сдержанными словами пряталась непреклонная решимость. Что за ними пряталось еще, было не столь понятно. Во всяком случае, мистер Хаггеруэллс, видимо, правильно оценил настрой Кэтти, потому что в итоге он сам предложил членам товарищества разрешить ей остаться, а передача Приюту наследства — отклонить. Предложение поддерживали все, кроме Барбары, которая возражала долго и ожесточенно, и в конце концов проголосовала «против».
Кэтти приняли из сострадания, а она оказалась ценным пополнением. И не только потому, что всегда готова была помочь любому, но и благодаря ее специфическом у вкладу в экономику Приюта. Прежде жители Хаггерсхэйвена одевались, как бог на душу положит; одежду покупали на деньги, которые, не будь они израсходованы на тряпки, пополнили бы фонд Приюта, или же, если кто-то не имел никаких поступлений извне, на дотацию из того же самого фонда. Искусство Кэтти буквально произвело революцию. Она не только латала, штопала и перелицовывала; она придумывала и создавала новые модели, увлекая других женщин своим пылом. Жители Приюта стали одеваться и лучше, и красивее, а экономия достигла весьма изрядных сумм. Только Барбара отказалась шить свои шелковые брюки и жакеты дома, в Хаггерсхэйвене.
Нелегко было привыкнуть к новой Кэтти — занятой, деловитой, уверенной. Ее выразительный голос был чарующим даже тогда, когда она говорила чепуху — а теперь она никогда не говорила чепуху. Нет, она вовсе не стала педантичной или чересчур серьезной, — ее живой, задорный смех звучал то и дело. Но, безусловно, она не была легкомысленной; она глубоко чувствовала, и привязанности ее были сильными и стойкими.
Мне не хватало ее прежней преданности — открытой и по-детски чистой. Когда-то эта преданность вызывала у меня неловкость, раздражение, желание поскорее отделаться от прилипчивой девчонки — а теперь я чувствовал утрату и, по правде сказать, даже обижался в глубине души. И не то чтобы я мог ответить Кэтти каким-то равноценным чувством; и не то чтобы мне казалось, будто она требовала от меня каких-то чувств. Просто-напросто — хотя в ту пору я еще не признавался себе в этом — я тосковал об утраченной покорности красивой женщины, покорности, уже ставшей для меня привычной, но исподтишка тешившей мою чувственность. Разумеется, тут происходила невольная подмена: я тосковал о том, чего в действительности никогда не существовало, ибо Кэтти и безымянная немая девушка были совершенно разными людьми. Даже красота ее, и всегда-то бывшая неоспоримой, изменилась теперь, стала более яркой: чего я на самом деле хотел — так это чтобы Кэтти нынешняя по отношению ко мне вела себя, как Кэтти тогдашняя. И безо всяких усилий с моей стороны.
Произошедшая перемена не сделала Кэтти неискренней или кокетливой. Просто она повзрослела, приобрела
Мой опыт подчас заставлял меня подозревать, что это не более, чем расчет. Но стоило мне вспомнить ее удивительно чистый взгляд, и я понимал, что слишком заношусь, воображая, будто две самые привлекательные женщины Хаггерсхэйвена ведут за меня борьбу.
Не помню, когда именно я начал смотреть на Кэтти хищным взглядом самца. Наверняка это произошло во время одной из размолвок с Барбарой, после того, как она сама в который раз напомнила мне о Кэтти, опять обвинив меня в том, что я за ней волочусь. Я по натуре был многоженцем не в меньшей степени, чем Барбара многомужницей — и, вероятно, в той же, в какой Кэтти склонна была хранить верность одному; коль скоро идея возникла, я даже не пытался выбросить ее из головы.
Однако очень долго она существовала лишь как идея. Воздержание тоже способно доставлять удовольствие, а если кто-то считает, что это удовольствие извращенца, могу ответить только, что во многих отношениях я был еще щенком. К тому же я чувствовал, наверное, некую толику страха перед Кэтти; как и перед Барбарой, впрочем — именно этот страх и не давал мне быть с нею самим собой ни в любви, ни в ссоре. В ту пору мне было приятнее — или, по крайней мере, казалось приятнее — просто болтать с Кэтти о том о сем, смеяться, хвастаться, перемывать косточки то Хаггерсхэйвену, то всему свету — а не кидаться в бездну самых животных отношений, какие только могут быть между людьми.
Четвертая моя зима в Приюте выдалась необычно мягкой, а весна — ранней и дождливой. Кими Агати, ежегодно собиравшая вместе с детьми огромное количество грибов, обильно росших и в окрестных рощицах, и на пастбищах, объявила: грибы идут так, что регулярными силами ей не справиться, и она вынуждена мобилизовать Кэтти и меня. Кэтти пробовала отказаться, утверждая, что не отличит съедобного гриба от поганки; Кими немедленно ответила ей короткой, но исчерпывающей лекцией о таллофитах.
— Да, и Ходж поможет, — закончила она, — ведь он вырос в деревне.
— Хорошо, — согласился я. — Хотя никаких гарантий дать не могу. Я уже давно расту отнюдь не в деревне.
— Не уверена, что после деревни ты еще подрос, — задумчиво проговорила Кими. — Значит, так. Вы вдвоем возьмете на себя рощицу на юго-востоке. Фумио возьмет большое пастбище, Эйко — малое, а мы с Есио — рощу на западе.
Мы прихватили кое-какой еды и нагрузились ворохом лукошек, которые по мере наполнения должны были оставлять на опушке; в конце дня их подберет телега и отвезет грибы на просушку. Воздух был теплый, даже под голыми ветвями, а от влажной земли шел уютный парной дух.
— Кими права, конечно, — заметил я. — Столько грибов просто не бывает.
— А я не вижу… — она изящно нагнулась. — Это гриб, да?
— Да, — сказал я. — А вот еще и вот. А вот это беленькое, повыше — нет.
Мы не прошли и нескольких ярдов как пара лукошек уже наполнилась.
— Если так пойдет, к полудню управимся.
— А потом возьмем новые корзинки и придем снова?
— Наверное… Или просто погуляем.
— А… посмотри, Ходж, это брать?