Дата моей смерти
Шрифт:
— Нет, думаю, что понимаю в главном. Ты хотел, чтобы я осталась жива, а кто-то подталкивал меня к смерти.
— Умница!
— Но в том, что ничего не произошло, нет моей заслуги. Я только молилась, и вверила свою судьбу в руки Божьей Матери.
— Но разве этого мало? Ведь молитва молитве рознь. Ты молилась так, что была услышана — И отпустила веточку…
— Что?
— Нет, об этом не будем, это долгая притча.
— Не будем, если, долгая, потому что время мое истекло. Сейчас я уйду.
Прощай. Прощай. Прости.
— Я простила.
— Я
— Обещаю.
— Этого достаточно, чтобы я там был спокоен. А большего я и не желаю.
Только покоя. Все, ушел!
— Егор!
Тишина была мне ответом. Предрассветная, теперь я знаю это точно, тишина пустой больничной палаты.
Я проснулась.
А может, и не спала все это время. Но этого уже не дано мне знать, и я не хочу теперь даже пытаться разобраться в этом.
Снова тяжелы мои веки и боль, правда, не такая сильная, как вчера, опоясывает горло.
И лицо мое туго перебинтовано, словно голову мою кто-то повязал плотной давящей косынкой.
Только глаза открыты и смотрят на мир, на солнце, которое где-то там за окном моей палаты, медленно выползая из-за горизонта, тянет ко мне ласковые, косые и яркие лучи, пронизывающие палату насквозь.
Этот кабинет с полным на то основанием мог бы быть кабинетом большого сановного начальника: министра или даже премьер — министра, хозяином его мог оказаться глава любой коммерческой структуры от банка до медиа — холдинга, но непременно крупной и респектабельной.
К тому же, кабинет весьма красноречиво говорил о том, что его хозяин, помимо немалых средств, обладал еще и неплохим художественным вкусом, либо просто был очень неглуп, и полностью отдал оформление свей обители на откуп толковым дизайнерам.
Все в нем было к месту, ко времени и порождало ощущение абсолютной гармонии и дорого, уютного комфорта.
Молодая женщина, с удивительно правильными, почти академическими пропорциями лица и очень короткой стрижкой комфортно расположилась на большом английском диване, классически сдержанно зеленого цвета в отдаленном углу кабинета, который подчеркнуто, был предназначен для деловых бесед, но с людьми близкими или, по меньшей мере, давно знакомыми хозяину кабинета.
Не случаен здесь и пылающий камин в массивном обрамлении зеленого, в тон мебели, мрамора, и низкий столик красного дерева заставленный сейчас чайными и кофейными приборами строгого гарднеровского сервиза, и большие кожаные кресла, составляющие вместе с диваном единый, добротный гарнитур.
Все три кресла геометрически выверено окружающий столик, сейчас заняты тремя мужчинами, очень разными внешне.
Однако сторонний внимательный наблюдатель, окажись он в эту минуту поблизости, непременно заметил бы, что каждый из них по-своему, уместен в этом кабинете, и своим присутствием ни как не нарушает общей, безусловной гармонии.
А венцом ее, и одновременно стержнем, на котором собственно и держался, прочно и уверенно весь безукоризненно выверенный стиль кабинета был огромный, портрет над камином в массивной золоченой раме.
На холсте, изображен во весь рост очень крупный, представительный мужчина, с окладистой бородой и ясными, пронзительными глазами, устремленными, кажется, непосредственно на каждого из посетителей кабинета и, одновременно, озирающими все его пространство.
Человек на портрете был ни кто иной, как русский Император Александр III, и присутствие в кабинете великого Государя, говорило о вкусах и пристрастиях хозяина гораздо более, нежели все прочее.
Атмосферу абсолютной гармонии, царившей, как уже замечено, в этом, обставленном с умной роскошью кабинете, нарушало лишь одно обстоятельство.
Болезненно хрупкая женщина, с неестественно правильными чертами лица теперь была его хозяйкой.
И это было совершенно нелогично и необъяснимо настолько, что даже взгляд Государя Императора, устремленный на нее, кроме привычного слегка насмешливого превосходства, окрашивался еще и изрядной долей недоумения.
И, тем не менее, это было именно так.
Более того, эта женщина — я.
Странная и не вполне здоровая привычка постоянно оценивать себя, как бы глядя со стороны, прочно живет во мне, иногда сильно отравляя жизнь и жутко раздражая.
Но отделаться от нее, мне, очевидно, не удастся еще достаточно долгое время.
По крайней мере, до той поры, пока я не привыкну к своей новой внешности, которую своими воистину «золотыми» руками воссоздал Игорь из того кровавого месива, в которое было превращено мое лицо безумной рукой маньяка.
Пока не зарубцуется на шее глубокий шрам, который Игорь обещает « иссечь», как он выражается, несколько позже. Теперь же я вынуждена скрывать его под несколькими рядами крупного жемчуга, сильно напоминающими собачий ошейник. Несмотря на свою баснословную, даже при теперешних моих возможностях, цену, ошейник выводит меня из себя своим постоянным навязанным мне присутствием.
Откровенно говоря, очень многое теперь в моей жизни, не является следствием моего свободного выбора.
Однако — все это, начиная от совершенно чуждого мне кабинета, в котором я, выбиваясь из сил, осваиваю совершенно чуждую мне деятельность, и многое еще другое является результатом моего выбора.
Не свободного, но добровольного.
Такая вот странная коллизия.
Но я пытаюсь учиться жить в ее рамках.
И трое мужчин, с которыми мы теперь мирно и вроде бы даже расслаблено, попиваем чаек и кофе — кому что по вкусу, каждый — по — своему, помогли и продолжают помогать мне в этом.
Выходит, что на сегодняшний день — все они, совсем недавно, понятия не имевшие о существовании друг друга, — самые близкие мои друзья и помощники.
И, если угодно, моя команда.
Хотя к этому термину я отношусь очень осторожно.