Дата Туташхиа. Книга 3
Шрифт:
Магали заговорил было, но Мушни остановил его.
– Погодите, отец! Не будем говорить об этом сейчас. Пусть Дата сам обдумает. У него есть полгода. Если он найдет смысл в том, что я сказал,– я перед ним. Не найдет – мы останемся для него такими же, какими были всегда. Я думаю, больше говорить сейчас не о чем.
– Пусть так и будет! – сказал Магали. И вообще никто не сказал ни слова,
Минут через десять Дата поднялся, оделся, простился со всеми и уже с порога сказал Мушни:
– Я подумаю.
Но тут же повернулся, подошел к Мушни, обнял его, расцеловал и сказал:
– Чистота нашего братства важнее твоих и моих дел, Мушни.
Не знаю,
– А ведь он прав!—сказал Мушни, мне показалось, самому себе.
Вот как все было.
Конечно, такому честному человеку, как Дата, другого пути не было, как пойти и сесть. И все-таки я уверен: было что-то еще, что толкнуло его на этот шаг.
Больше ничего я об этом не знаю, а что сам Мушни не понимал, как решился его брат на такое дело, я вам уже говорил.
ГРАФ СЕГЕДИ
Пир кончился, и пора бы после похмелья прийти в себя и понять, что же произошло. Сам полковник Сахнов и участь, его постигшая, уже мало занимали меня. Не занимал и Зарандиа в той мере, как в былое время, когда история эта только разворачивалась. Я пытался окончательно, ясно и четко понять, какой духовный ущерб я потерпел и потерпел ли вообще. Остался ли я в последние годы на высоте своих принципов или превратился в грозу мышей и дешевых лубков? В душе моей царил хаос, ни одна из являвшихся мне догадок не казалась справедливей и достоверной. Во мне должен был свершиться перелом,– я чувствовал его приближение с каждым часом.
В том состоянии, в каком я находился, следовало незамедлительно вызвать Зарандиа, выяснить наши отношения и в этой беседе найти истинную оценку всему происшедшему. Тому, однако, мешали препятствия совершенно особого рода. Когда два человека позволили себе однажды миновать беседу, необходимую им сбоим, отложили ее на будущее – во второй раз, в третий—сочли вообще неуместной и в конце концов предоставили событиям течь по их собственной воле,– в таких случаях подобная беседа чем дальше, тем больше представляется щекотливой, тягостной и даже невозможной. Помню, как в студенческие годы один мой товарищ попросил у меня взаймы небольшую сумму денег. Вернуть вовремя он не смог и тогда стал избегать меня, так в конце концов и не отдав денег, потому что стыд за нарушенное слово присовокупился постепенно к стыду за долг, слишком уж задержанный. Я думаю, что этот пример хорошо поясняет мою мысль. Помимо этого, беседа с Зарандиа могла подтвердить существование некоторых весьма неприятных обстоятельств, которые мне казались довольно гипотетичными и поэтому не так уж донимали мою совесть, а наша беседа с Зарандиа могла бы констатировать их как аксиому. Но пришел день, когда все эти подспудные соображения предстали передо мной с обнаженной откровенностью, и я ужаснулся, увидев, как труслив я, безнадежно загнан и беспомощен. Тогда, отложив все дела, я вызвал Зарандиа. Он только что, дня два-три назад, вернулся из Петербурга.
Зарандиа вошел и сел, видимо понимал, зачем я его позвал. На какую-то секунду это удержало меня от разговора, но я преодолел себя и сказал:
– Мушни, то, о чем я собираюсь говорить с вами, весьма серьезно. Я жду от вас полнейшей искренности и прямодушия. От того, как сложится наша беседа, зависит многое, очень многое!
– Ваше сиятельство, я весь внимание!
Едва я попытался начать, как кие показалось, что все и так ясно и говорить, собственно, не о чем.
Зарандиа ждал. Первый вопрос был очень труден для меня. Не потому, что мне трудно было определить тему беседы,
– Я хотел бы знать, что вы думаете о правомочности и справедливости действий, предпринятых нами в адрес полковника Сахнова?
Зарандиа не торопился с ответом, думал. О чем? Ответ на мой вопрос был ясен ему с самого начала во всех бесчисленных своих оттенках – в противном случае он не открыл бы кампанию против Сахнова. Мой опыт взаимоотношений с Зарандиа не оставлял в этом сомнения.
– Ваше сиятельство, я хотел бы уточнить, на что именно должно мне отвечать: каков мой взгляд на подобные действия вообще, или же вы имеете в виду лишь случай с полковником Сахновым?
Я рассмеялся от всей души – почему Зарандиа медлил и размышлял, мне было совершенно попятно.
– Мушни, способы, с помощью которых вы строите свои отношения с людьми, стали неотъемлемыми и непременными свойствами вашей психики. Механизм этих отношений действует в вашей душе всегда, независимо от того, есть необходимость в его работе или нет. Вопрос, который вы сейчас мне задали, был контрвопросом, рожденным вашим желанием, может быть, подсознательным, немедленно перехватить инициативу в предстоящей нам беседе. На этот раз беседу предстоит направлять мне. Отвечайте, и как можно короче.
– Возможно, вы правы, ваше сиятельство, я не задумывался над этим. Вряд ли, однако, свойство, о котором вы говорите, есть свойство отрицательное. Теперь отвечу на ваш вопрос: действовал я, ваше сиятельство, но отнюдь не мы.
– Я вам не помешал, не остановил вас, хотя знал лишь главное, второстепенное же – чувствовал. Действовали мы, а не вы один. Продолжайте!
– Есть и другой ответ: действовал Сахнов, а не мы.
– Мы не страусы, Мушни. Не будем прятать голову под крыло! Признаем бесспорным то положение, что действовали мы вдвоем.
– Вы отрицаете версию, которую министр внутренних дел и шеф жандармов, каждый сам по себе, признали как единственно истинную?
– Приняли от вас, и приняли потому, что другие версии их не устраивают.
– Отлично! Теперь для того, чтобы установить, правильны ли наши действия, выясним, из чего мы исходили. Из интересов державы и престола, не правда ли?
– Правда. Но одно дело—правильная исходная позиция, а совсем другое – насколько действие, предпринятое с правильных позиций, правильно и само по себе?
– С точки зрения той позиции, из которой мы должны исходить и во всех случаях исходим, наши действия в отношении Сахнова я считаю целесообразными и правомерными,– твердо сказал Зарандиа и еще более твердо продолжил: – Отдавать в его руки важные бразды правления, важнейшие в державе,– нет, это немыслимо! «Убогая душа!»—это вы о нем сказали, и это ваше воззрение я разделяю и готов защищать. Единственный аргумент, граф, который вы могли бы принять как возражение, это возражение против способа наших действий, которые могли быть другими – общепринятыми и узаконенными. Но чтобы получить желаемый результат, как должны были мы поступить, что предпринять? Ни один из нас не ответит на этот вопрос и не может ответить. Почему? Потому что других путей просто не существовало – вот почему. Я говорю, разумеется, о реальных и верных путях, а не о тех сомнительных и ненадежных полумерах, которые способны были лишь упрочить положение Сахнова, но отнюдь не наше. То, что мы предприняли, раньше всего необходимо было державе, а уж затем вам и мне.