Шрифт:
Не пойду я на свидание. О чем мне с ним разговаривать? Помирать от скуки в кафе с незнакомым мужиком, потому что так хотят мои бабушка и мама? А он еще и иностранец. Ну разница же в ментальности, ёлки-палки! Я вся такая душой тонкая как намек, а он, наверняка, интеллектуально толстый, как обстоятельства. Хотя внешне, конечно, не поганый. Как на мой вкус так вполне. Высокий, мускулистый, смуглый, черноволосый — Турция-фильм совместно с Италией представляют. А “Коламбия Пикчерс” нет, не представляет. В сексе, наверное, хорош. Видно, что мужик страстный.
Стоп! Не думай об этом! К чёрту всех мужиков! Первый был козел, второй козел с половиной. Тебе мало, идиотка? Да? Решила быть одна, так и будь одна. Стой на своем, Женёк! Назад дороги нет. За нами Москва, Тель-Авив, развод, подушка пополам и пишите письма мелким почерком! Да ну в баню! Нет, не маму с бабушкой в баню, а мужика. Хорошо хоть папа мудро воздерживается от советов. И на том спасибо.
— За хлебом сходи, Женя, — ворчит бабушка. — Полдня прошу хлеб купить, а от тебя не допросишься. Кто тебя замуж возьмет? Двадцать пять лет коровушке. Я в твои годы уже двоих дочек родила и третья в проекте была. И сад-красавец был, и дом на мне, и работала еще.
— Ага, и стены белила каждый месяц, — подсказала я. — А то, что я на политолога в универе отучилась, это как бы не считается, нет?
— Нет, — качает головой бабушка. — Языком все мести умеют. И да, я стены белила. Так что не хохмайся! И еще в пять утра вставала, чтобы полы намыть и себя в порядок привести. Чтобы мужу, твоему деду, завтрак подать уже красавицей.
Ну все побежала пони по кругу. Лучше мне уже сходить за хлебом, иначе как начнется вечер воспоминаний.
— Иду я, ба, иду!
Беру деньги и тихонечко так чешу за хлебом. Магазин рядом совсем. Но если уж не везет, то даже и за десять минут может армагеддец случиться. На обратном пути чую неладное. Поднимаюсь по ступенькам, а входная дверь приоткрыта. Влетаю в дом. На кухне что-то ласково журчит бабушка. Захожу, а она картошку чистит. А рядом — мама-мамочка, роди меня обратно! Сидит тот самый мужик, что мне месяц телефон обрывает. Тихонечко так сидит с бабушкой, картошечку чистит. Бабушка ему байки травит на чистом и литературном русском языке. А мужик только кивает и поддакивает:
— Да, да.
И на этом его запасы русского заканчиваются. Это факт. Он же только на иврите шпрехает. А моя бабушка на иврите знает ровно два слова, да и то непечатные. Тут мужик очи черные свои поднимает, видит меня и в улыбке расплывается. Вскакивает со стула, весь изгибается, как вопросительный знак, и ручку мне так галантно лобызает. Ты ж смотри! Джентльмен ближневосточного разлива!
Я улыбку милую на лицо приклеила, но бабушка мои мысли явно прочитала, и, улыбаясь, прошептала:
— А ну разогни лицо обратно, стерва малолетняя. Видишь, мужчина тает, млеет и тлеет? Веди себя прилично или огрею сковородкой по крашеной буржуйской краской башке.
— Бабушка, — шепотом возражаю я, — а тебя не смущает, что из вашей очень интеллигентной беседы он не понял ровно ничего, так как русскому не обучен?
— А хорошим людям переводы не требуются, — не растерялась бабушка. — Правда, Пинхас?
— Да, — радостно подтверждает он, продолжая широко улыбаться, а мордаха, конечно, у него симпатичная, и добавляет на иврите: — Женя, переведи, пожалуйста, бабушке, что имя Пинхас — это страшно официально. Для друзей я просто Пини. Кстати, знающие люди мне сообщили, что по-русски я — Илья.
— Илюша! — обрадовалась бабушка. — Как красиво!
— А мы уже друзья? — невинно осведомляюсь я.
— А разве нет? — парирует он, а глаза такие хитрющие, и на бабушку зырит, поддержки ищет.
— Ага, — выдавливаю из себя очередную улыбку и предлагаю кофе.
Мужик отказывается.
— Я бы с удовольствием, — вздыхает он, — но на работе завал. Но вечером обязательно. В восемь заеду за тобой.
Я только открываю рот, чтобы возразить, но натыкаюсь на бабушкин взгляд и быстро захлопываю рот. А Илья бабушке ручку лобызает и идет к двери. Ну я за ним тихонечко бреду, дверь закрыть. И видом сзади любуюсь. Хороший вид! Попа маленькая, подтянутая. Джинсы черные и узкие ничего не скрывают, наоборот, подчеркивают узкие бедра и широкий торс. Спина такая мускулистая! Руки крепкие, но явно нежные, бицепс так и играет, … стоп, Женёк! Задний ход! Наши бастионы еще не пали к ногам победителя. Мы еще гордые!
— Так мы договорились? — спрашивает он уже на лестничной клетке.
— Я подумаю, — гордо откидываю челку со лба, как Андрей Миронов в “Бриллиантовой руке”.
Не успевает мужик выйти, как с работы приходит мама. Бабушка ей тут же подобный отчет выдает. Вроде как Алекс-Юстасу. А дальше начинается вторая часть Марлезонского балета. Они обе меня уговаривают с ним на свиданку сходить.
— Тебя же это ни к чему не обязывает. Выпьешь кофе, развеешься. А то совсем мхом поросла. Ну не повезло с предыдущими, так что заживо себя хоронить? — бабушка деловито вычерпывает мой мозг чайной ложкой, при этом жаря картошку.
Мама наскоро умывается и немедленно спешит к бабушке на помощь.
— Он же целый месяц звонил каждый день! — восклицает она. — Месяц! Другой бы уже устал. И еще прибежал сюда, видя, что ты его игнорируешь. Ну чего тебе еще нужно?
Вот мне моя подруга, конечно, удружила! Месяц назад пригласила меня на день рождения своего новоиспеченного благоверного. У них сейчас конфетно-букетный период. А ее благоверный человек десять друзей привел. И среди них этого Илью. И вот он как начал возле меня весь вечер крутиться и телефон просить! Я, конечно, не дала. Зато на следующий день позвонила подруга и честно призналась, что сдала ему меня с потрохами, потому что мужик аж горит и пылает, так хочет со мной замутить. И начались наши танцы: он мне месяц названивает каждый день, измором реально берет. А я не сдаюсь. И он не сдается — вот что интересно.
— Ладно, ладно! Пойду, только не стреляйте в меня! — я подняла руки, сдаваясь.
— Тогда будем выбирать наряд, — бабушка решительно направилась к моему шкафу.
И вот ровно в восемь стою возле дома. Вся из себя Кармен-сюита. Черное шелковое платьице до колен и на тонких бретельках, расшитых алыми камушками. В ушах гордо покачиваются огромадные серьги с красными подвесками в виде павлиньего хвоста. Босоножки из чёрно-красных ремешочков на шпильке двенадцать сантиметров. Ноги уже ноют. А я ж только по лестнице со второго этажа спустилась. Косметики в меру, но помада яркая. Бабушка чуть ли не силой намазала. Духами хранцузскими благоухаю за полкилометра, распугивая трудящихся освобожденного Ближнего Востока.