Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
Шрифт:
Тот мужчина, что утихомиривал хохот подушкой, вернулся в исходное положение и, вытирая обильные слезы, спросил:
— Ну и что, познакомит? С Мариночкой?
Анастасия Платоновна отхлебнула сока и посмотрела прищуренным зеленым глазом в сторону сверкающего залива.
— Да нет у него никого.
— А вдруг заведет? — спросил второй собеседник, Георгий Георгиевич, обладатель чрезвычайно густого волосяного покрова.
— В том-то и дело, что не заведет. Хотя, конечно, пытается. Вернее, пытается доказать мне, что у него кто-то есть.
— Как это? — Георгий
— Однажды, когда я ему вот так же позвонила с гастролей, он дал мне послушать, как сладострастно дышит в трубку его пассия.
— Ну и?.. — заинтересовались оба собеседника.
— Даже несмотря на это сопение, я не поверила, что у него имеется настоящая любовница.
— Это уж перебор, Настенька, согласись? — сказал смешливый и усмехнулся.
— Нет, — Анастасия Платоновна сделала еще один аккуратный глоток, — я сразу почувствовала — что-то тут не так. И, представьте, оказалась права. Приехав домой, раскопала один ящичек… собственную дачу я знаю лучше этого археолога. И нашла там кассетку с записью. Понятно какой?
— Теперь да, — сказал весельчак, удаляя сухие слезы из уголков глаз.
— Впечатление хотел произвести, — усмехнулся Георгий Георгиевич.
— Но и это еще не все.
— Говори, говори! — опять оба и опять одновременно потребовали присутствующие.
Оторвавшись от зрелища за окном, Анастасия Платоновна обвела собеседников рассеянным, но дружелюбным взглядом. Ей приятно было находиться в центре внимания. Даже такого, не совсем джентльменского.
— Приезжаю я как-то домой без предупреждения… Так вот, приезжаю, а он в койке с девицей.
— Скандал?
— Нет, Георгий Георгиевич. Скорее наоборот. Я цинично приготовила завтрак. На троих. Но у этой мидинеточки случилось сужение пищевода. От нервов. Она в панике исчезает. Я веду себя как ни в чем не бывало. Законный супруг мой начинает со мной объясняться, хотя никто его об этом не просит. Знаете эти мужские рыдания, мольбы. Все достоверно, но при этом… короче говоря, к концу разговора я пришла к уверенности, что и в этом случае было что-то вроде «кассеты». Вы понимаете меня?
Волосатый, во время этого рассказа задумчиво расчесывавший правое колено, переметнулся на левое.
— Здесь, — улыбнулась Анастасия Платоновна, — как вы понимаете, будучи людьми почти тонкими, даже не важно, имел ли место собственно физиологический акт. Великодушно считаю: лучше, если бы был.
Не настолько плохо я отношусь к своему мужу, чтобы лишать его этих маленьких радостей. Это, знаете, как во время спектакля. Герой должен пить вино, и я всегда желаю артисту, чтобы у него в графине было именно вино, а не подкрашенная вода, я доходчиво объяснила?
— Ну-у, пожалуй, — заметил Черпаков и допил свой сок.
— Так вот, я держусь той точки зрения, что даже в том случае, если половой акт совершился между моим мужем и его психиологической натурщицей, в высшем смысле ему не удалось согрешить против моего «культа». Про культ — это его собственные слова.
— Да, — почему-то очень мрачным голосом сказал Георгий Георгиевич, — кажется, он сильно вас любит.
— Но он ничтожество, — воскликнул весельчак Черпаков, — именно таких и топчут. Такие постоянно подставляют щеки и тем самым вводят в соблазн кулаки.
— То, что ничтожество, может быть. Но тут трудно понять три вещи.
— Целых три? — Анастасия Платоновна снова оторвалась от моря в пользу человека.
— Зачем вы вышли за него замуж? Зачем вы продолжаете оставаться его женой? И третье — зачем вы все это рассказываете нам, а?
— Начнем с третьего.
— Почему не по порядку?
— Потому, что на первые два вопроса ответить трудно.
— Я так и думал, — заметил весельчак.
— А рассказала я вам это для того, чтобы развеселить. Мужчинам почему-то очень нравится, когда их собратьев по полу выставляют в идиотском виде.
Сказав это, Анастасия Платоновна решительно допила сок.
— А теперь мне пора переодеться. Не могу же я показаться на корте в этом блядском наряде.
Теннисисты спускались в лифте в молчании. Только перед самым выходом в прохладный мраморный вестибюль Черпаков негромко сказал:
— Сука.
Георгий Георгиевич пожал плечами и вздохнул глубоко и грустно.
— Это было бы слишком просто.
9
Почему именно восьмой? Потому, что дом девятиэтажный. Надо иметь возможность осмотреться. Исходя из предыдущего опыта своей борьбы с маньяком, Леонтий Петрович не слишком верил в то, что на чердаке его ждет окончательное разрешение загадки. Но готовым-то надо быть ко всему.
Двери лифта неуверенно разъехались. Сдвинув брови и сжав челюсти, подполковник вышел на площадку.
Пуста.
Равно как и пролет лестницы, уводящий вверх.
Освещение отвратительное. Искусственные сумерки. Непонятный и неприятный запах.
Леонтий Петрович больше прислушивался и принюхивался, чем смотрел. Может быть, подсознательно рассчитывая услышать, как стонет пытаемый, или уловить миазмы, которые должна испускать его клетка.
Площадка девятого этажа отличалась от площадки восьмого только тем, что была еще хуже освещена. Леонтий Петрович здесь остановился, отдышался. Волнение давало себя знать. Правая рука по собственной инициативе нащупала рукоятку ножа в кармане.
Лестница здесь не кончалась, она устремлялась дальше вверх еще одним пролетом, совершенно уж темным и грязным. И где-то там, наверху, заворачивала за квадратную колонну лифта. Тишина стояла такая, что ее можно было счесть искусственно подстроенной. Леонтий Петрович так и сделал и собрался было уже подниматься, но тут ожил лифт. Что-то екнуло у него в железном сердце, и он с восьмого этажа отправился вниз.
«Сейчас вернется сюда», — уверенно подумал подполковник.
Как ни странно, так и получилось. Когда постанывающая кабина вплотную приблизилась к девятому этажу, подполковник прижался спиной к стене и вытащил нож. Оставалось только нажать кнопку, чтобы выпустить лезвие.