Давай поженимся
Шрифт:
У тебя такие мягкие волосы, Джерри.
Я их мыл вчера вечером. Специально для тебя.
Для меня?
Вчера на пляже я набрал полную голову песка и подумал: завтра я, возможно, увижу Салли, и мы будем спать вместе, и я вовсе не хочу, чтоб песок попал ей в глаза.
Знаешь, как ни смешно, но я знала, что так ты и скажешь, –
Он попытался было положить волосы на место, но они выскользнули из его пальцев и упали на скопившийся у дороги мусор. Он резко захлопнул крышку багажника. Он опаздывает, он куда-то опаздывает – неизвестно куда. Его преследуют. Дорога, которой он вновь завладел, побежала вниз, через Гринвуд, с его улицами и деревьями, – этот лабиринт Джерри знал лучше своего преследователя. Вот его дом, его окна, его крыльцо, – голоса его детей возникли, как из “сна спящего Бога.
Судя по всему, во время его отсутствия произошла драма. Руфь встретила его восклицанием:
– Где ты был? Мы все обыскались тебя.
– Все?
– Да. Они были здесь оба. С этой их девчушкой – как там ее зовут. И все уехали совсем недавно – я только что подала детям еду. Входи и давай поговорим. – Он молча подчинился, ни о чем не спрашивая. Руфь провела его в кабинет и плотно закрыла за собой дверь. – Она приехала первая. Мол, приехала, чтобы растолковать мне, за каким человеком я замужем, но мне совершенно ясно, что искала она тебя. Она все озиралась и прислушивалась к звукам наверху. Я сказала, что не видела тебя – просто получила записку и разговаривала с тобой по твоему рабочему телефону. Она не могла поверить, что ты уехал в Нью-Йорк. Она сказала, что вы с ней спали – когда же это было? – в субботу вечером, то есть накануне взрыва. Это правда?
– Да.
– Ну, это уж последняя капля.
– Солнышко, о какой последней капле может теперь идти речь. Ну, какие еще гадости она говорила?
– О, я не знаю. Все говорила, говорила. Она была вне себя. Как актриса, которая вдруг поняла, что она уже не примадонна. Сказала, что ты обошелся с нами обеими ужасно и что если у меня есть гордость, я не должна тебя принимать. Сказала, что ты – дьявол, а ей гореть в вечном огне за то, как она поступила с Ричардом. Так и сказала. И все не отпускала от себя Теодору – наконец-то я вспомнила ее имя, – держала на руках бедную растерянную малышку и даже заставила меня накормить ее. “Руфи, твой муж – просто мерзавец. У тебя нет случайно печенья для Тео, он переспал со мной в субботу вечером, кстати, не найдется у тебя стаканчика молока?”
Джерри расхохотался; ему стало легче от того, что Салли так по-идиотски себя вела. Легче стало и от того, что она еще жива: ведь ее жизнь – это его жизнь, так было и будет.
– А когда же в эту картину вписался Ричард?
– Она пробыла у меня с полчаса, а может, и больше, когда он приехал ее забрать. Именно – забрать, точнее слова не придумаешь. Мальчики сидели в машине. Вид у него был измученный.
– А как он был с ней?
– Можно сказать, нежен. Мягок. Спокоен. Сказал, что у нее истерика. Когда он вошел в дверь, она завопила, хотела упасть перед ним на колени. Кажется, даже говорила, чтоб он избил ее. Все это было так дико.
– Бедная моя голубка.
– Послушай. Если мы будем жить вместе, чтобы таких штук больше не было. Кончено с бедной голубкой.
– Согласен. Что еще? Он искал меня?
– Он говорит, что не желает тебя видеть, что ему противен самый твой вид, но он хочет сказать тебе кое-что по телефону.
– А он очень зол?
– Вовсе нет. Он очень философично настроен. Он сказал, что так и знал, что ты пойдешь на попятный, но думал, ты переспишь с ней еще несколько раз.
– Он просто не в состоянии понять, до какой степени я идеалист!
– Он излагал философию связи. Сказал, что женщина должна думать о том, чтобы не забеременеть, а мужчина – о том, чтобы прекратить связь, когда это начинает слишком затягивать женщину; надо сказать, мне было несколько странно слышать это от него.
– Почему странно? Это вполне в его стиле.
– Не знаю, забудь о том, что я сказала. Когда я заметила, что это лето было для тебя сущим адом, он сказал: “Не будь дурочкой. Он такой себе устроил праздник!”
– А потом он увез ее домой.
– Через некоторое время. Он еще выпил. Она была в ярости от того, что он вообще со мной разговаривал. Она даже отпустила несколько шуточек насчет того, что я, мол, хочу заграбастать всех мужчин. Честное слово, она сумасшедшая.
– Что ж, может быть, только сумасшедшие женщины и умеют как следует любить.
– Без этого замечания тоже можно было бы обойтись. Я ее даже пожалела. Возможно, я все еще люблю тебя, Джерри, сама не знаю, но уважения к тебе я сей час особого не испытываю.
– А ты бы больше меня уважал, если бы я довел дело до конца и бросил тебя и детей?
– В известном смысле – да. Ведь волновало-то тебя не то, что станет с детьми.
– Нет, именно это.
– Тебя волновало, что станет с твоей бессмертной душой, или еще какая-то чушь в этом роде.
– Я вовсе не говорю, что она – бессмертная, я говорю, что она должна быть бессмертной.
– Так или иначе, в одном я уверена.
– В чем же?
– С ней у тебя все кончено. Она несла такое, что даже Ричард стал тебя защищать.
Руфь внимательно следила, как он это воспримет. Он сказал:
– Отлично.
Джерри уложил детей спать. Укладывая Джоффри, он всегда читал одну и ту же молитву, которую мальчик бормотал следом за ним: “Боже милостивый, благодарю тебя за прошедший день: за еду, которую мы ели, за одежду, которую носили, за удовольствия, которые получали. Благослови маму, папу, Джоанну и Чарли…”
– И Джоффри, – неизменно вставлял мальчик, глядя на себя со стороны, как на члена семьи.
– “…и Джоффри, и дедушку с бабушкой, и наших учителей, и всех наших друзей. Аминь”.