Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Большая бронзовая стрекоза доверчиво села мне на плечо, и я осторожно взял ее за жесткие, как пергамент, крылья и поднес к голове Маргарет:
— Смотри! Совсем как твои волосы.
— Пожалуйста, не надо. Сомнешь ей крылья.
Я выпустил стрекозу, и она, посверкивая на солнце, полетела вдоль берега.
— Почему ты молчишь всё время, Тмитрий?
— Я думаю.
— Это большая тайна?
— Нет. Я думаю, что будет, когда ты уедешь.
Маргарет попробовала улыбнуться:
— Эта река будет продолжать бежать, и ты будешь
— Ну, это как сказать!.. А ты?
— Я буду работать. Много работать для нашей революции. И, наверное, вспоминать этот день.
Защемило сердце. Я приподнялся на локтях:
— Маргарет!
— Что? Почему ты не хочешь говорить — Маджи? Не нравится так?
— Маджи, — шепотом сказал я. И еще: — Маджи, Маджи!
— А как будет по-русски маленькая Маргарет?
— Рита. Можно — Марго. Но Маджи гораздо лучше. Милая Маджи!
— Я — милая для тебя?
— Очень! — И я коснулся кончиками пальцев ее плеча, чуть порозовевшего на солнце.
Маргарет вздрогнула. По лицу ее пробежала тень.
— Пойдем, Митья. Мы провели здесь много времени. Теперь не смотри на меня, Митья.
Она быстро оделась, и мы пошли через луг. Я всё же не удержался и спросил:
— Почему не приехал Морис? Вы поссорились?
— Тебе жалко, что он не приехал? — в свою очередь спросила Маргарет.
— Как бы не так! — воскликнул я. — Мне он знаешь как надоел, твой Морис. Он такой занудливый, что от него молоко киснет.
— Я это не поняла.
— Ну, в общем, очень скучный. Понимаешь?
— Друга нужно брать со всем, что у него есть. Хорошее, плохое, скучное. Иногда это очень трудно.
— Ты очень с ним дружишь? — ревниво спросил я.
Маргарет промолчала. Запела какую-то песенку, оборвала ее на полуслове и вдруг крикнула:
— Теперь побежим!
Мы промчались по лугу, ворвались в жалобно скрипнувшую калитку, обежали с левой стороны пруд и, запыхавшиеся, остановились под большим кленом, что стоял на часах возле лестницы. Сразу стало зелено и прохладно, и я прислонился спиной к толстому и гладкому стволу. Маджи была рядом и смотрела на меня широко открытыми, сейчас ярко-коричневыми глазами. Мне показалось, что ее взгляд о чем-то спрашивает. Я обнял ее и услышал, как торопливо и сильно бьется ее сердце, — должно быть, от быстрого бега. Я наклонился, а она всё продолжала смотреть на меня.
— Маджи…
Теперь я слышал только свое сердце. Оно гулко билось в груди, в горле, в висках. И уж не знаю, как это получилось, но только я поцеловал ее в губы, и еще раз, и потом в ухо, потому что она вдруг резко повернула голову.
— Не надо… Пожалуйста, не надо… Пусти.
Я тотчас же разжал руки, но не удержался и зло бросил:
— Опять Морис!
Она покачала головой:
— О, ты не можешь всё понять. Я сама очень виновата.
— В чем ты виновата?
— Не надо… Не надо говорить… — В голосе и глазах Маргарет были слезы.
Я махнул рукой:
— Ладно, пошли.
Мы медленно поднимались по лестнице, совсем рядом, иногда касаясь друг друга плечом, локтем, бедром, но каждый сам по себе.
— Куда же вы пропали? — возбужденно кричал Миша, стоя на верхней площадке лестницы и размахивая полевым биноклем. — Приехали ребята из Хамовнического и Московского бюро. Очень хотят с вами встретиться.
— Не обошлось, значит, без начальства, — сказал я.
— И не говори, — сказал Миша. — Подавай им представителей КИМа, и никаких гвоздей! Я говорю — купаться пошли. А они претензии предъявляют, почему одних отпустил.
Тут как раз и появилось начальство: два парня в шевиотовых пиджаках и толстоногая, крепкая, как гриб-боровик, девчушка.
— Это ты Муромцев?
— Я Муромцев.
— Будем знакомы. Я — Лиза, зампредседателя Московского бюро. — Она сверху вниз рванула мне руку, точно намереваясь вывихнуть ее в плече, и сообщила, что ответственна за все мероприятия по интернациональной связи.
— Я давно хотела с тобой поговорить, — тараторила она, ухватив меня за локоть и устремляясь к дому. — Да знаешь как некогда… Давай посидим на террасе и обсудим план мероприятий… Вы, надеюсь, до вечера не уедете?
А парни из районного бюро с двух сторон подступили к Маргарет, осторожно взяли ее под локотки и увели в неизвестном направлении. Может, оно так-то и лучше! Мне трудно было бы остаться сейчас с глазу на глаз с Маргарет и говорить о вещах посторонних и незначительных. Уж лучше подробно обсудить весь план интернациональной связи, который вытащила из своего портфельчика толстоногая и напористая Лиза.
И так получилось, что Лиза целый день не отходила от меня ни на шаг, а у Маргарет вместо одной тени стало три, — шевиотовые пиджаки следовали за ней как завороженные.
Провожать нас отправился весь лагерь. Шли мы на этот раз не по лесным и луговым тропинкам, а по проселочной дороге, под дробь четырех барабанов и воинственный коллективный клич: «Раз, два, три! Пионеры — мы. Мы фашистов не боимся, пойдем на штыки».
Я так и не смог пробиться к Маргарет сквозь сгущавшуюся тьму. Она шла где-то впереди, и два парня из Хамовнического бюро пионеров освещали ей путь вспышками электрических фонариков, а я плелся сзади, и на руке моей висела Лиза, тяжелая и ненужная, как чугунное ядро.
НЕ НА ШТЫКАХ
За несколько дней до открытия VI конгресса Коммунистического Интернационала на нашем этаже появился человек, которого я раньше никогда не встречал.
Он зашел и в агитпроп, поговорил с Лейбрандтом по-немецки, на отличном французском перебросился несколькими фразами с оказавшимся тут же Франсуа Бийю, в коридоре, встретившись с Колей Фокиным, хлопнул его по плечу и осведомился по-русски:
— Ну, как ты жив, Николай? И что есть нового за Великой китайской стеной?