Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Я торопливо записывал.
— Если бы лидеры остальных компартий побольше уделяли внимания проблемам юношеского движения…
— Постой, постой, — перебил меня Тельман. — Запиши вот еще что: благодаря своей энергии, своему воодушевлению, самопожертвованию и инициативе молодежь является одним из важнейших революционных факторов, при помощи которых коммунистическая партия должна проводить революционную работу против империалистической войны и за превращение империалистической войны в гражданскую. Ты всё понял? Я повторяю приблизительно то, что говорил на конгрессе.
Вдруг он откинулся на спинку стула и посмотрел
— Помнится, при первой встрече (в голубовато-серых глазах Тельмана заплясали веселые огоньки)… она как будто бы состоялась в лифте… ты не был столь тверд в немецком языке. Большие успехи, югенд!
Я вспыхнул от радости:
— Я еще совсем плохо говорю по-немецки.
— Хотел бы я говорить по-русски так, как ты по-немецки. Но для изучения языка нужно время, а я всегда в цейтноте.
— Ну, когда германский пролетариат победит… Может быть, тогда ты будешь немного свободнее!
Тельман потрепал меня по плечу:
— Вот ты и утешил меня, югенд. Во всяком случае, наши дети будут знать родной язык Ленина. Мы введем его в программы всех начальных и средних школ советской Германии. Но давай продолжим беседу.
Я задал несколько вопросов, старательно записал все, что он сказал, и от имени «Комсомольской правды» горячо поблагодарил Тельмана.
— Теперь пойдем ужинать, — предложил он.
— Я бы с удовольствием, но надо бежать в редакцию. Ведь это, — я похлопал по блокноту, — должно попасть в завтрашний номер.
— Ты прав, дело прежде всего, — одобрительно сказал Тельман.
Но куда я дел свою кепку? На вешалке ее не было, на столе тоже. Вот черт! Я заглянул под стол.
— Мышь? — поинтересовался Тельман.
— Да нет… Кепку ищу. Куда она делась?!
Кепку так и не удалось обнаружить. Где же я ее посеял? Хорошая такая кепка, и почти новая, — купил незадолго до открытия конгресса.
— Так и не нашел?
— Да аллах с ней, обойдусь.
— Вот тоже неплохая кепка, — сказал Тельман и точным движением надел мне на голову свою, большую, пушистую, в мелкую сиреневую клетку. — Носи ее на здоровье, югенд.
— Да что ты! Не надо… Сейчас тепло, и вообще всё это пустяки, — растерянно забормотал я, снял кепку и протянул ее Тельману.
Он взял, но тут же вновь напялил на меня, да еще так, что козырек наехал на самые глаза.
— Великовата, ну да ничего! — И он толкнул меня к дверям.
Она и в самом деле была несколько просторна. Но это же, черт возьми, кепка Эрнста Тельмана! И мне показалось, что в ней я стал выше ростом на целую голову.
Как-то ко мне подошла Маргарет.
— О, Тмитрий, у тебя новое кепи, — сказала она.
— Это кепка товарища Тельмана. Он мне ее подарил, — гордо сказал я.
— Покажи.
Я снял кепку, и Маргарет несколько секунд подержала ее в руках. Так бережно, точно то была не кепка, а подраненный снегирь.
— Значит, ты хорошо знаешь товарища Тельмана?
— Ну, еще бы! — воскликнул я. — Недавно взял у него интервью для «Комсомольской правды».
Маргарет была подавлена моим великолепием.
— Ты очень счастливый, что знаешь такого человека, — вырвалось у нее.
— Зато ты знаешь Галлахера. Даже зовешь его дядей, — великодушно сказал я.
…Началась общая дискуссия по проекту программы Коминтерна, которая определяла задачи, стратегию и тактику мирового коммунистического движения.
Целый раздел программы был посвящен фашизму, анализу причин его возникновения и характеристике:
«…Главной задачей фашизма является разгром революционного рабочего авангарда, то есть коммунистических слоев пролетариата и их кадрового состава. Комбинация социальной демагогии, коррупции и активного белого террора наряду с крайней империалистической агрессивностью в сфере внешней политики являются характерными чертами фашизма. Используя в особо критические для буржуазии периоды антикапиталистическую фразеологию, фашизм, упрочившись у руля государственной власти, всё более обнаруживает себя как террористическая диктатура крупного капитала, теряя по дороге свои антикапиталистические побрякушки».
Для меня фашизм ассоциировался лишь с тем, что произошло в Италии после того, как в октябре 1922 года отряды головорезов в черных рубахах совершили «поход на Рим» и король Виктор Эммануил III поспешил назначить главой правительства Бенито Муссолини. Запрещение всех политических партий. Чрезвычайные законы и чрезвычайный трибунал, посылающий на казнь или на многолетнюю каторгу коммунистов, и комсомольцев. Изощренные пытки в стенах ОВРА. Убийства из-за угла. Закончившийся несколько месяцев назад суд над видными деятелями коммунистической партии, приговоривший Антонио Грамши к двадцати годам каторжной тюрьмы… Да, я кое-что знал об итальянском фашизме. Ведь Северо-Кавказская комсомольская организация шефствовала над героическим комсомолом Италии, а Антонио Мартини и Ловера значились в списке лучших моих друзей.
Но в теоретических спорах — существует ли фашизм во всех высокоразвитых капиталистических странах или представляет собой специфическое явление, свойственное лишь странам отсталым, — я, по правде сказать, мало разбирался. Откуда бы ни выполз ядовитый скорпион: из щели глинобитной стены или из-под камня и какой бы окраски, желтой, зеленоватой или коричневой, он ни был, — его следовало немедленно размозжить каблуком. Только и всего!
Но один разговор, невольным участником которого я стал, заставил меня призадуматься.
В бильярдной «Большого Парижа» в вечерние часы, обычно после ужина, собирались прославленные бойцы «зеленого поля».
Вот и сегодня на первом столе выясняли свои отношения Вартанян и Ваня Борецкий. Я сидел на узком диванчике, обитом плешивым бархатом, и вместе с Сашей Косаревым наблюдал и комментировал ход сражения.
Косарев теперь секретарь Московского комитета комсомола. Но впервые я увидел его в Ленинграде, в дни, когда начинался идейный разгром «новой оппозиции». С виду такой незаметный паренек: вихрастый, небольшого роста. Но ужасно азартный и цепкий. С шуточками да прибауточками начнет, а потом как ухватится за самое главное, как начнет выворачивать наизнанку — только держись! И, пожалуй, ни один из цекамольцев, приехавших в Ленинград в начале 1926 года, не смог бы так быстро завоевать доверие питерской молодежи, как Косарев. Он умел разговаривать с молодыми пролетариями не только с трибуны, но и с глазу на глаз. «Этот-то свой», — говорили о нем и на «Путиловце» и на «Электросиле». Сашу избрали секретарем Московско-Нарвского райкома комсомола — крупнейшего в Ленинграде.