Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Бранко и Луиджи — соседи. Через синюю Адриатику вглядываются друг в друга Загреб и Верона. Впрочем, быть может, Бранко вовсе и не из Загреба. Кто он? Серб, хорват, македонец? Представитель героического СКОЮ [11] — только и всего. Почему он всегда в этих больших черных очках, делающих лицо слепым? Почему он так молчалив?
Вот и сейчас… Луиджи произносит целую речь. Блестящий обвинительный вердикт чернорубашечникам. Имитирует Муссолини, укладывая на грудь свой небольшой четкий подбородок и вздымая вверх руку с раскрытой ладонью. В конце концов итальянские рабочие
11
СКОЮ — Югославский коммунистический союз молодежи.
— Si, — роняет Бранко, — si, compagno [12] .
А Луиджи продолжает свой страстный монолог, и капельки пота выступают у него на лбу, потому что каждое слово сопровождается сильным взмахом руки, поворотом корпуса, наклоном головы. Он весь в движении, весь в огне. И кажется, что от его слов накаляется дымный воздух в купе.
Бранко молчит и курит. Одну папиросу за другой. Но вот Луиджи расправился наконец с фашио. Умолк. Потянулся к пачке «Дуката». Закурил. И, почти коснувшись пальцем шрама на левой щеке Бранко, робко спросил:
12
Да, товарищ (итал.).
— Отметка ОВРА?
— Жандармерия, — ответил Бранко. Сильно затянулся, ткнул папиросу в пепельницу и вдруг сорвал свои черные очки. Вместо правого глаза — уродливая багрово-красная воронка. — Тоже жандармерия. — И посмотрел на Луиджи своим единственным пылающим глазом.
«…Бандьера росса ля трионфера!..»
Франц сошелся с Жансоном. Ведут между собой неторопливый обстоятельный разговор. И так же обстоятельно ухаживают за Маргарет. Чтобы, сохрани бог, не надуло ей из окна. Чтобы, сохрани бог, не выходила она в тамбур. И сидят у нее в купе как приклеенные, и попробуй-ка вытащи кого-либо из них оттуда.
— Морис, твоя очередь выступать. Приготовься. Уже подъезжаем.
Жансон смотрит на меня прищуренными, немного сонными глазами:
— Не волнуйся. Я давно готов.
И Жансон покидает купе, когда поезд замедляет ход и мимо окон медленно проплывают кирпичные и деревянные, покрашенные охрой станционные постройки.
А Франц остается и, вытащив из кожаного футляра губную гармошку, услаждает слух Маджи бульканьем и подвываниями, которые он выдает за саксонские народные мотивы.
Я делаю Маджи отчаянные знаки: ну охота тебе слушать эту дурацкую гармошку? Ну выйди хоть на минутку в коридор, давай постоим вдвоем у окна… Но она только морщит в улыбке носик и притворяется, что ей интересно с Францем, хотя он знает только два английских слова: «май дарлинг» и «крокодайл». Маловато, чтобы ухаживать за девушкой, не понимающей по-немецки!
«Бандьера росса…» Но вот уже возвращается Шансон. И петь мне определенно не хочется.
Китаец Ваня оживленно поблескивает узкими длинными глазами. Симон учит его по-французски. Ваня высоким тенором старательно скандирует: «Вив ла леволюсьен плолетэл!» Симон поправляет: «революсьен… тю компран? ре… ре… ре…» А Ваня никак не может выговорить «эр» и после многих неудачных попыток переходит на русский и рассказывает Симон, как в марте прошлого года рабочие захватили Шанхай и он, комсомолец Ваня, командовал пятеркой смелых ребят, добывших себе винтовку и два маузера в горячей схватке с полицейскими. Сильно ругает, тоже по-русски, предателя Чан Кай-ши, а заодно и оппортуниста Чен Ду-сю, заявившего, что комсомолу не следует вмешиваться в политическую борьбу.
Симон не понимает по-русски, но хлопает в ладоши и звонко восклицает: «Вив лё Шанхай руж!» [13]
«…Бандьела лосса ля тлионфела!..»
А я подружился с Мамудом.
Могу часами слушать его неторопливые, образные рассказы о Востоке, мысленно вижу буддийские монастыри, запрятанные в расщелинах высочайших горных вершин, древние храмы Эллоры, вырубленные в скале, и нескончаемые, дымящиеся желтоватой пылью дороги с унылым скрипом арб и натужным мычанием буйволов.
13
Да здравствует красный Шанхай! (Франц.)
Мамуд рассказывает мне о попытках англичан столкнуть лбами ислам и индуизм, о кровавых расправах над безоружными крестьянами, о философских воззрениях Рамакришны Парамахамса и Вивекананда, о глубинных истоках движения пассивного сопротивления, возглавляемого Махатмой Ганди.
Он удивительно образован. Цитирует на память Рабиндраната Тагора и знаменитого древнего писателя Калидаса, о котором я никогда ничего не слышал. Отлично говорит по-французски и в совершенстве знает английский.
В Советский Союз он добирался несколько недель. Через горы Каракорума, Памира. Разреженный, острый, как бритва, воздух, голубые фирновые поля, бездонные пропасти. Отморозил правую ногу, опалил морозом верхушки легких. Теперь чуть прихрамывает и глухо покашливает.
— Но почему тебя прозвали Гималайским барсом? — спрашиваю я.
— По недоразумению. На моем пути Гималаи остались правее. И уж если хочешь, то я скорее подражал горному козлу, нежели барсу. И куртка на мне была из козлиного меха.
Да, на барса Мамуд совсем не похож. У него пушистые, как у девушки, ресницы. Когда он зажимает сигарету тонкими смуглыми пальцами, рука чуть заметно дрожит. Я ни разу не слышал его смеха. Только легкая и какая-то грустная улыбка постоянно таится в уголках его полных губ.
Как-то я не удержался и тихо спросил:
— Ты индус, Мамуд?
— Какое значение для дружбы имеет национальность? Я твой друг, Дмитрий, — ответил он, так и не нарушив правил конспирации.
«Бандьера росса ля трионфера…»
На одной из станций за Харьковом в наш вагон ворвался вихрастый парень в потертой, с чужого плеча, кожанке. Регус пытался его задержать.
— Не становись, папаша, поперек дороги, отцепись, а то ненароком уронить тебя могу. — И заорал на весь вагон по-испански: — Привет героическому комсомолу Испании!
Все наши выскочили в коридор, окружили парня; жмут ему руку, хлопают по плечу. А он спрашивает:
— Которые из вас испанцы?
— Нет в нашей группе испанцев, — отвечаю. — Итальянец — пожалуйста. Вот этот — Луиджи. И немцев двое. И англичанин. И француженка есть.
— Да как же так получилось! Я же их-то языков не знаю. Я на испанский навалился, чтобы интернациональную связь установить.
— А почему испанский выбрал?
— А ты стих поэта Светлова читал? Про Гренадскую волость понятие имеешь? Ну то-то!