Давно хотела тебе сказать (сборник)
Шрифт:
– Не сказал, – ответила Чар.
– А сегодня я слышала, что он уехал. И она следом. Уже не в первый раз Блейки выкидывает такой фортель. Мы-то с Чар помним.
Артуру стало интересно, что она имеет в виду, и Эт рассказала историю о даме-чревовещательнице, припомнив даже имена кукол, хотя, конечно, о Чар она не упомянула. Та стоически выслушала все до конца и даже добавила от себя кое-какие подробности.
– Может, они и вернутся, но, по-моему, им будет неловко. Ему, во всяком случае. Ему-то уж точно будет неловко сюда явиться.
– Почему? – спросил Артур, немного развеселившись после истории о чревовещательнице. – Кто из нас когда был против, если мужчина надумал жениться?
Чар встала и пошла в дом. Вскоре они услышали звуки фортепьяно.
В последующие годы Эт часто задавала себе вопрос: как бы она объяснила свою историю, если бы Блейки вернулся? Ибо у нее не было причин полагать, что он не вернется. Ответ прост: никаких планов у нее не было. Она ничего не продумывала
Артур поправлялся быстро, учитывая его возраст. Он вновь начал преподавать историю в старших классах, работал на полставки, пока не пришло время выйти на пенсию. Эт продолжала жить в швейной мастерской, на площади, но находила возможность приходить к Артуру готовить и убирать. Наконец, когда он стал пенсионером, она снова переехала в их старый дом, оставив свою мастерскую только для работы. «Пусть люди болтают что хотят, – сказала она. – В нашем-то возрасте».
Артур все скрипел, хотя стал слабее и медлительнее. Раз в день он прогуливался до площади, заглядывал к Эт, потом шел посидеть в парке. Гостиницу закрыли и опять продали. Одно время поговаривали, что скоро ее вновь откроют, превратят в реабилитационный центр для наркоманов, но город выступил с петицией против такой идеи, и эти планы реализованы не были. В итоге гостиницу снесли.
Зрение у Эт стало сдавать, и потому ей пришлось брать меньше работы. Она была вынуждена кому-то отказывать. Но все же трудилась каждый день. По вечерам Артур смотрел телевизор или читал. Эт в теплую погоду сидела на крыльце, а зимой – в столовой, в кресле-качалке, давая отдых глазам. Заходила к Артуру, смотрела с ним новости и делала ему горячее какао или чай.
Пузырька нигде не было. Эт сразу бросилась к буфету, примчавшись в дом, как только рано утром позвонил Артур. Доктор, старый Макклейн, пришел одновременно с ней. Она выскочила проверить мусорный бак, но и там отраву не нашла. Неужели Чар хватило времени закопать пузырек? Она лежала на кровати в красивом платье, с уложенными волосами. Никакого шума по поводу причины смерти не возникло, вопреки тому, как это обычно описывается в книгах. Накануне вечером, закрыв за Эт дверь, Чар пожаловалась Артуру на слабость, сказала, что, похоже, у нее начинается грипп. Старый доктор диагностировал сердечный приступ. На том и порешили. Эт так никогда и не узнала наверняка, что же произошло. Оставляет ли жидкость из бутылочки тело совершенно нетронутым – таким, каким оно было у Чар? Может, содержимое пузырька вовсе не соответствовало надписи на этикетке? Эт даже не была уверена, что он стоял на месте в тот последний вечер, она слишком увлеклась своим рассказом и забыла, как обычно, сходить и посмотреть, там ли он. Не исключено, что его выбросили раньше, а Чар приняла что-то другое, например таблетки. А может, причиной действительно стал сердечный приступ. Все эти бесконечные приемы слабительного подорвут чье угодно сердце.
Похороны состоялись в День труда, и на них, отменив свою автобусную экскурсию, пришел Блейки Нобл. Артур из-за переживаний забыл рассказанную Эт историю про вдову и, увидев его, ничуть не удивился. Блейки вернулся в Мок-Хилл в тот день, когда Чар обнаружили мертвой. Опоздал всего на считаные часы, как в книжке. Эт, естественно, была в растрепанных чувствах и не могла вспомнить, в какой именно книжке. Потом решила, что, наверное, про Ромео и Джульетту. Но Блейки, конечно, не покончил с собой, он вернулся в Торонто. Год или два он посылал Эт рождественские открытки, а потом пропал навсегда. Эт не удивилась бы, если бы ее история про женитьбу Блейки оказалась в конце концов правдой. Она только немного ошиблась во времени.
Иногда, обращаясь к Артуру, Эт уже почти готова была произнести: «Знаешь, давно хотела тебе сказать…» Она считала, что нельзя позволить ему умереть в неведении. Надо открыть ему глаза. На своем письменном столе он держал фотографию Чар, ту, на которой она в костюме девушки-статуи. Но Эт все медлила, и так проходил день за днем. Они с Артуром, как и прежде, играли в карты, ухаживали за огородиком и кустами малины. Если бы они были мужем и женой, люди сказали бы, что они совершенно счастливая пара.
Материал
Перевод Андрея Степанова
Не могу сказать, что я постоянно слежу за творчеством Хьюго. Его имя иногда попадается мне на глаза – в библиотеке, на обложке какого-нибудь литературного журнала, который я откладываю не раскрывая: слава богу, вот уже десять лет, если не больше, я не заглядываю в подобные журналы. Его фамилию можно встретить в газете или на афише – тоже в библиотеке или в книжном магазине; как правило, это приглашение посетить круглый стол в университете, где Хьюго в числе других будет обсуждать состояние современной прозы или отражение идей «нового национализма» в отечественной литературе. Читая подобные анонсы, я искренне удивляюсь:
Жены этих мужчин в аудитории не сидят. Жены ходят по магазинам, занимаются уборкой или выпивают с подругами. В сферу их интересов входят еда, уборка, дом, машины, деньги. Им надо помнить, что пора сменить летнюю резину на зимнюю, съездить в банк или сдать пивные бутылки, поскольку их мужья столь блистательны, столь талантливы и непрактичны, что нуждаются в постоянной заботе – ради драгоценных слов, которые они иначе не смогут производить. Женщины, сидящие в аудитории, замужем за инженерами, врачами и бизнесменами. Я их знаю, это мои приятельницы. Кто-то из них относится к литературе легко, такие тоже изредка встречаются, но большинство – с трепетом и затаенной надеждой. И презрение рассуждающих о литературе мужчин эти женщины принимают так, словно заслужили его. Они сами почти верят, что заслужили, – из-за своих ухоженных домов, дорогих туфель, из-за мужей, которые читают Артура Хейли [8] .
8
Хейли Артур (1920–2004) – канадский прозаик, автор бестселлеров в жанре производственного романа («Отель», «Аэропорт» и др.).
Я и сама замужем за инженером. Вообще-то его зовут Габриель, но в нашей стране он предпочитает имя Гейб. Он родился в Румынии и жил там до конца войны – ему тогда исполнилось шестнадцать. Теперь он забыл румынский язык. Разве такое бывает? Неужели можно забыть язык своего детства? Сначала я думала, что это притворство: по-видимому, родная речь связана у него с тяжелыми переживаниями, о которых хотелось поскорее забыть. Но когда я вслух высказала свою догадку, Габриель заявил, что война была не такой уж и страшной, и рассказал о том, какой веселый переполох поднимался у них в школе, когда вдруг начинали выть сирены воздушной тревоги. Я ему не поверила. Мне хотелось, чтобы он был посланником из страшных времен и дальних стран. А потом я стала думать, что никакой он не румын, а просто прикидывается.
Это было еще до того, как мы поженились. Он тогда приходил в квартиру на Кларк-роуд, где я жила с маленькой дочкой. Ее зовут Клеа, и она, разумеется, дочь Хьюго, хотя как отец он давно потерял с ней всякую связь. Хьюго получал гранты, ездил по миру, потом снова женился – на женщине с тремя детьми. Снова развелся и снова женился. Новая жена была его студенткой, и у них родились еще трое детей, причем старший появился на свет в то время, когда Хьюго еще жил со второй женой. В таких обстоятельствах мужчина не способен контролировать всех и всё. Габриель стал частенько оставаться у меня на ночь – спал со мной на раскладном диване, который служил мне постелью в этой крошечной обшарпанной квартирке. Я смотрела на него, спящего, и думала: а что я, в сущности, о нем знаю? Он может оказаться и немцем, и русским, и даже канадцем, который сочинил себе прошлое и научился говорить с акцентом, чтобы выглядеть поинтереснее. Загадка. Габриель стал моим любовником, потом мужем, прошло много лет, но он так и остался для меня загадкой. Несмотря на все, что я знаю о нем, включая интимные подробности и бытовые привычки. Гладкий овал лица, миндалевидные, неглубоко посаженные глаза под гладкими розоватыми веками. Все черты плавные, сглаженные, хотя на поверхности кожа иссечена мелкими морщинками, почти незаметными. Он крепко сбит, в движениях чувствуется спокойная уверенность. В прошлом Габриель был неплохим конькобежцем, хотя, наблюдая за ним со стороны, можно подумать, что он двигается как бы через силу. Мне трудно описать его, я заведомо знаю, что ничего не получится. Не могу – и все. А вот Хьюго, если кто-нибудь попросит, я запросто опишу во всех деталях. Хьюго, каким он был в восемнадцать, то есть двадцать лет назад, – коротко стриженный и страшно худой. Все его кости, даже кости черепа, казались соединенными ненадежно, на живую нитку. И в движениях, и даже в мимике было что-то опасно разболтанное, если иметь в виду его длинные, вечно ходившие ходуном руки и ноги. В нем все держится на одних только нервах, – так сказала моя подруга по колледжу, когда я ее с ним познакомила. Верно подмечено: я потом чуть ли не воочию видела раскаленные добела струны его каркаса.