Давно не пахло земляникой
Шрифт:
— Нет, все-таки сегодня, наверное, бури.
— Он мог бы проводить, — вздохнула печально Инна.
«Они не врубились», — догадался Волька и уже громче повторил:
— Каратист. Опасный.
Анастасия Ивановна повернулась всем своим улыбчивым лицом к Вольке и зачем-то поправила прическу.
— Что? — переспросила она.
— Мальчик — каратист, — ответила за Вольку Инна.
— Да! — почувствовав в голосе Инны издевательские нотки, треснул кулаком по столу Волька. — Мы вообще кирпичи ломаем!
Стаканы подпрыгнули, расплескивая чай. Анастасия
— Пяткой в ухо — и копыта кверху! — добавил Волька и вновь треснул кулаком по столу. Надо было, конечно, врезать ногой, — это гораздо сильнее впечатляет, — но он не сообразил вовремя.
— Вы лошадей бьете? — задала дурацкий вопрос Анастасия Ивановна. По ее лицу нельзя было понять, или она действительно испугалась или подначивает Вольку.
— Копыта кверху — это значит «отдать концы», «сыграть в ящик», «дать дуба», — перевела Инна как специалист по бандитскому жаргону. И тоже нельзя было понять, серьезно она принимает Волькино заявление или ехидничает.
— Издеваетесь?! — шмыгнул носом Волька. — Ну-ну! Доиздеваетесь, только поздно будет!
В купе стало тихо. Лишь колеса гремели на рельсовых стыках. Полоскалась на ветру занавеска. В распахнутое окно влетал теплый ветер, отчего на Волькиной макушке шевелились выгоревшие волосы.
Анастасия Ивановна и Инна с любопытством разглядывали Вольку. И опять же трудно было понять, с любопытством или с издевкой.
— Молчите? — спросил Волька. — Ну-ну! Домолчитесь, только поздно будет.
Тут Волька задумался, что бы еще такое сказать значительное, но так как в голову ничего не приходило, он еще раз на всякий случай треснул кулаком по столу.
— Что здесь происходит? — повернувшись к Инне, спросила Анастасия Ивановна. — Это… Это что такое?! — возмутилась Анастасия Ивановна, указывая на Вольку.
Инна забралась с ногами на сиденье и не ответила. Анастасия Ивановна растерянно огляделась. Как опоздавший в театре, и слабым голосом позвала:
— Проводник…
— Это мне проводника звать надо, — Волька подул на покрасневшую от ударов руку. — Какая я вам крыса? Подумаешь… Уши! У вас тоже, может, уши оттопыренные, так что, их тоже — ножом! Да?! Может, вы психи какие!
Тут наконец до Инны дошло, в чем дело. Она повалилась на сиденье и стала хохотать. Ее просто корчило от смеха. Она просто умирала.
— я вам, тетя, говорила, что вы… что вы с вашими гороскопами… с вашими методами определения дня рождения по ушам… тетя! — хохотала Инна и никак не могла остановиться.
У Вольки в голове тоже слегка прояснилось. Конечно, как это он сразу не догадался! Все эти свиньи, все эти крысы — это же все из гороскопов! Вот это дело! Как же теперь быть? Как же он, Волька, сразу не догадался? А теперь эти точно подумают, что он какой-нибудь отсталый. Какой-нибудь несовременный. А ведь и нужно-то было всего ничего — поддержать разговор. Порассуждать о животных и их повадках. Тьфу!
— Да-а! — протянула тетя. — Уму непостижимо, что где-то не придают значения гороскопам. Да-а! Город есть город, провинция есть провинция. И никогда им не встретиться… А может быть, это и к лучшему. — Говоря это, Анастасия Ивановна достала маникюрный набор и принялась за ногти.
Тем временем Инна перестала хохотать и тщетно пыталась придать лицу былое скорбное выражение.
«Ну, это ладно, — подумал Волька. — Это выяснилось. Это гороскопы. Но что пищит, когда они его едят?»
— А вы действительно каратист? — между тем спросила Инна.
— А-а это… — покосился Волька на свою ушибленную руку. — Это да. Каратист. Правда, еще не такой, как Янчик Пузаковский.
— Пузаковский? — заинтересовалась Инна.
— Мой друг. Он, правда, заикается, но это все равно не помешало ему. Потому что он творчески подходит. Я даже думаю, что он китайцев обогнал.
— Это как же?
— Как? Ну, вот как китайцы ломают кирпич?
— Ну, рукой… Об голову еще. Я по видакам видела, фильм с этим… Брюсом Ли.
— Вот именно, — обрадовался Волька, — об голову. А Янчик — головой! Когда я уезжал… За день до того, как я, значит, уехал, он приходит. Я ему: «Ты чего, приперся?» А он, молча так, устанавливает кирпич на палисаднике, на этой… поперечине. Разбегается пр-р — рофессионально… Делает так, — Волька хищно набычился, словно собирался боднуть Анастасию Ивановну в живот, — и ка-ак врежется головой в кирпич!
Анастасия Ивановна перестала царапать ногти своими пилочками и подняла на Вольку заинтересованный взгляд. Инна перестала скорбеть и удивленно прикрыла ладошкой рот.
— Ш-штакетник — хрясь! Кирпич — тресь! Янчик по законам инерции пролетает вперед, в шиповник. И как заорет там! В колючках!
Волька окинул взглядом притихших попутчиц. Те сидели с открытыми ртами.
— Убился? — предположила Анастасия Ивановна.
— Куда там. Это вы Янчика не знаете. Хуже. Все сбежались! Даже с соседней улицы прибежали. Представляете? Никто не понимает, в чем дело! Штакетник валяется поломанный, Янчик в кустах торчит ногами вверх! Только им разве объяснишь, что это каратэ. Что поперечина, ну, доска эта старая, наверное, была, может, ей в обед сто лет и она вся сгнила, а тут Янчик по ней головой… А когда Янчика достали из колючек и он увидел весь размах разрушений, так он даже заикаться перестал. Вылечился. Вот. А потом, как назло, за ним папа прибежал. Тут Янчик, как его увидел, сразу опять заикой сделался. Представляете? Обидно, да? — И Волька скорбно потупился.
За окном вдали, у зеленой каймы горизонта, медленно поворачиваясь, плыла церковь с полуразрушенными куполами… Словно игрушка, которую рассматривают на ладони.
— Представляю… — нарушила тишину Инна, соболезнующе поводя курносым своим носом.
— Ничего вы, Инна, не представляете, — горько заметил на это Волька. И действительно, разве могла эта Инна, с таким бесчувственным выражением лица, представить, как тащили Янчика Пузаковского за ухо домой? А он шел, плакал и, как герой, повторял: «Од-дин п-приемчик! То-только од-дин!»