Шрифт:
Года два назад шоссе пересекал обсаженный тополями немощеный тракт. Теперь магистраль расширили, приподняли на бетонную эстакаду, и машины понеслись, не притормаживая, без опаски, а те, кому требовалось свернуть, скатывались вниз и, совершив незамысловатый маневр под эстакадой, сбоку выезжали на новую, прочерченную белыми полосами дорогу, что вела к морю, серому, мелководному, покрытому невеселой осенней рябью.
Рекламный щит призывал свернувших — «Посетите
Алексей Савельевич Мухин скользнул взглядом по щиту и спросил шофера:
— Ты эти развалины видел?
— Не приходилось.
— Ну, в другой раз посмотришь. Подожди меня на стоянке, я пешком пройдусь. Полезно это в моем возрасте.
Он потянул с сиденья портфель с блестящими замками, заляпанный по низу грязью. В портфеле лежала бутылка вина, но выпить ее предстояло позже, с Куриловым, а пока Мухин, запахнув короткое джерсовое пальто, зашагал к ресторану, щеголеватому сооружению, недавно возведенному для проезжих и туристов, над которым, несмотря на дневное время, мерцала неоновая вывеска — «Скиф». В будний октябрьский день в ресторане было немноголюдно. За стойкой аккуратный паренек в выглаженной курточке читал книжку на английском языке. Заметив посетителя, он положил между страницами обертку от конфеты.
— Портвейн имеется?
— Крепленых вин не держим. Сухое, пожалуйста… Коньяк.
Мухин нащупал в кармане смятые бумажки:
— Сто пятьдесят.
Он выпил и выдохнул воздух. Паренек смотрел иронично. Мухин мог бы отругать его, но смолчал и сгреб с гладкой стойки сдачу. Стенка бара была расписана скифским, по представлению художника, колоритом. Согнув толстые шеи, быки тащили неуклюжую повозку на громоздких, без спиц, деревянных колесах. Усталые скифы в башлыках зло размахивали бичами. Видно было, что им не терпится добраться до ресторана и промочить горло. «Тоже не сладко жили», — подумал Мухин о скифах, чувствуя, как теплеет внутри, и достал сигарету.
Отсюда, из ресторана, хорошо был виден весь берег до самого моря. По пологому склону спускалось село, ощетинившееся телевизионными антеннами, окрепшее за последние годы, но все-таки село, корнями засевшее в тех долгих столетиях, что отделяли бетонную эстакаду и ресторан с просвещенным и снисходительным к людским слабостям барменом от города на плоском мысу. Города с циклопическими стенами из каменных глыб, с изящным храмом, опоясанным светлой колоннадой, и тесными жилищами из здешнего желтого песчаника… Таким город был, а все, что уцелело от него в страстях битв и спокойствии забвения, — темные квадраты археологических раскопов, обнажившие фундаменты стен и зданий, да три или четыре мраморные свечи с чудом удержавшимися капителями — называлось теперь — музей-заповедник «Античный полис». У входа в заповедник виднелся выполощенный дождями финский домик, куда и держал путь Алексей Савельевич. Он прошел напрямик, мокрой тропой со скользкими, вырубленными в земле ступеньками, выплюнул у входа окурок и толкнул без стука фанерную дверь.
Меньше всего внутренность домика напоминала административное помещение. Просторная и изрядно захламленная комната была заставлена шкафами, сквозь стекла которых виднелись черепки, кости и иные повседневные археологические находки, из тех, что не представляют интереса для рядового посетителя, избалованного золотыми царскими диадемами. Между шкафами втиснулись распакованные рюкзаки, недомытые, покрытые копотью кастрюли-котелки, утварь, принадлежащая людям современным, но не постоянным, временным. Однако самих археологов в комнате не было, и за старым, явно списанным в каком-то учреждении, столом сидел человек в облегающем тощую фигуру джемпере и, склонив расчесанную на пробор голову, заботливо чистил ногти.
— Гражданин, музей закрыт. Это написано на дверях, — оповестил он Мухина, не прерывая полезного занятия.
— А я, может, неграмотный.
Сидевший поднял голову и изобразил что-то напоминающее улыбку, а скорее насмешку:
— Виноват, Алексей Савельич. Разумеется, для начальства мы всегда открыты.
Мухин поставил портфель на пол и подвинул к себе свободный стул, стряхнув с него крошки и обрывки бумаги.
— Ты, я вижу, Вова, без перемен?
— Зачем они мне?
— Да так. Согласно диалектике. Все течет…
— Но ничего не меняется.
— Меняется, Вова, меняется. Я вот вчера спокойно жил, а сегодня… Знаешь, зачем я приехал?
— Ревизовать подведомственные учреждения?
— Значит, не знаешь? Ну, это хорошо. Это уже ничего.
И Мухин уселся на стул, который скрипнул под ним и чуть разъехался ножками по дощатому полу.
— Загадки загадываешь? — спросил Вова осторожно, сдерживая возникший интерес к непонятным словам Мухина. Своей худобой он резко отличался от грузноватого Алексея Савельича, однако выглядел не моложе, обоим им было лет по сорок, и годы эти отложились, взяли свое, хотя и по-разному. Полное лицо Мухина наводило на мысль об излишествах, желтая же физиономия Вовы просилась на больничный плакат.
— Выходит, не был у тебя Мазин? — продолжал Мухин, не отвечая Курилову.
— Мазин? Кто такой?
— Скоро узнаешь. — Казалось, Мухину доставляет удовольствие поддразнивать Вову. Он неторопливо достал из портфеля бутылку и складные пластмассовые стаканчики: — Давай-ка память освежим.
— Это еще что за отрава? Портвейн я не пью.
— Вольному воля. Придется самому. С твоего разрешения.
— Слушай, Алексей, зачем ты приехал?
Мухин выпил, поморщился, вздохнул:
— И в самом деле отрава. Как только ее люди пьют? А, Вова?
— Я жду, Алексей.
— Ну и подожди. Зарплата-то идет. Время рабочее… Помнишь, Вова, молодость нашу?. Как были мы бедными студентами? У бабки Борщихи флигелек снимали, пельмени на примусе варили… За девушками ухаживали. Когда это было? Сто лет назад? Или вчера?
— Развезло тебя, однако. В лирику ударился.
— Не лирика это, Вова, не лирика. Суровая проза жизни. Татьяну помнишь?
— А…
— Вспомнил? Привет тебе от нее.
— С того света?
— Да как тебе сказать… С этого. Убийцу ее снова ищут.
Вова вскинул глаза:
— Шутишь?
— Зачем мне шутить? Серьезно говорю, гражданин Курилов.
Курилов подвигал нижней челюстью, как человек, желающий после драки убедиться, что кости на месте.
— Забавно.
— Вот уж забавного я ничего не замечаю, — Мухин вновь наполнил свой стаканчик. Подержал бутылку в руке и глянул вопросительно на Вову. Тот кивнул. Мухин налил и ему: — Так-то лучше.