Дай бог каждому
Шрифт:
– Ну и дурак, – зевнул Гейтс и отвернулся. – А обо мне подумал? Чем меня кормить будешь?
– Мышей будешь ловить! – огрызнулся я и поднял рюмку. – За что пьем? Какие у нас еще подарочки?
Гейтс дипломатично молчал. А может, обиделся.
– Тогда я скажу. – Рюмка в моей руке подпрыгнула и плеснулась через край, я взял бутылку и долил до полной. – Выпьем за мерзости, Гейтс! За все человеческие поступки и мерзости, которые люди научились скрывать от света, но не догадались скрывать от звука! – Я сам поразился, насколько красивая и складная вышла
– Остынь, – перебил Гейтс.
– О’кей. – Я поднял рюмку. – Здравствуйте, мерзости!
Я выпил, поперхнулся и схватил кусок хлеба. Рот тут же наполнился мокрой хлебной кашей, а под ней зубы наткнулись на горбушку, все такую же стальную и черствую.
– Дурак ты, Гейтс! – возмутился я, отшвыривая горбушку в угол кухни. – Советчик, мать твою! Размочи в воде… Сам жри такой хлеб!
– С удовольствием, – кивнул Гейтс, мягко плюхнулся на пол, пошел в угол, обнюхал горбушку и вроде даже начал ее облизывать.
Я вылил из бутылки все, что оставалось, получилась отличная полная рюмка. Пить ее не очень хотелось, но куда же ее девать?
– За что последнюю пьем, Гейтс? – позвал я.
– Твоя рюмка, ты и пей, – огрызнулся Гейтс, но все-таки отвлекся от горбушки и запрыгнул на табуретку.
А на меня вдруг накатила волна пафоса и романтики.
– Знаешь, Гейтс… – начал я. – Давай выпьем эту последнюю рюмку без кривляний. Выпьем за то, чтобы хорошо видеть то, что нам положено. И никогда не видеть всего того, на что нам смотреть незачем!
– А ты умнеешь… – заметил Гейтс. – Одобряю.
И я выпил.
Empty House
Встал, доплелся до окна и прислонился лбом к прохладному стеклу.
– За музыку не выпили… – вздохнул я. – И музыки ведь теперь толком не послушаешь…
– Хочешь, плеер принесу? – предложил Гейтс.
– Не знаю… Наверное, хочу.
Гейтс бесшумно вышел и с грохотом вернулся. Во рту у него был один из наушников, а mp3-плеер волочился по полу.
– Спасибо… – Я поднял плеер, с трудом вставил наушники в оба уха и включил.
Сперва мне показалось, что ничего не играет, затем я услышал. По спине прополз холодок.
– Что это? – спросил я.
– Air – «Empty House», – ответил Гейтс. – Слушай, я вот что думаю. Смотри, вот сперва ты поминал все, что это ухо у тебя забрало, да?
– Угу, – кивнул я.
– А потом перечислял все гадости, которые получил взамен, да?
– Угу, – кивнул я.
– А что полезное оно тебе дает?
– Слушай, Гейтс, – поморщился я. – Задавай мне сейчас только простые вопросы, чтобы я мог это… «да» или «нет»…
– Ну извини, – обиделся Гейтс, – что делать, если вопрос сложный? Ухо тебе что-то полезное дает?
– Нет.
– Уверен?
– Да. Я устал все время видеть то, что видеть мне не положено…
– А тогда зачем оно тебе?
Я оторвал лоб от окна и посмотрел на Гейтса. Гейтс невозмутимо вылизывался.
– То есть как? – не понял я.
– Так. – Гейтс взмахнул ушами на макушке, что, наверное, обозначало пожимание плечами. – Чик – и нет уха…
– Хорошая идея, – одобрил я.
– Бритву принести? – спросил Гейтс.
– Валяй!
То, что приволок Гейтс, было одноразовой пластиковой фитюлей с двумя лезвиями.
– И чего с ней делать? – Я недоуменно покрутил бритву в пальцах и чуть не уронил.
– Ломай ее, – посоветовал Гейтс. – Там лезвия, их надо вынуть. Да не руками, зубами ломай, зубами. Зубы тебе на что? Стой! – мяукнул он. – Дай я! Смотри, губу уже порезал. Всему тебя учить надо… Вот оно, лезвие, видишь?
– Не вижу, – покачал я головой. – Тонкое очень.
– На ощупь бери. Взял? Теперь иди в комнату. Осторожно, не падать! Прямо, поворачивай, поворачивай! Плеер падает, держи! Вот садись на диван.
– Кровищи будет… – предположил я.
– Какая тебе разница, у тебя все равно глаз нет, – возразил Гейтс. – Да сядь ты прямо, не вались! Музыку погромче сделай. На полную! Ага. Я орать буду, услышишь. Майку задери! Задери майку!
– И чего?
– И все. Харакири. Наискосок. Р-р-раз!
– Подожди, а… – вдруг засомневался я.
– Думай меньше! Раз – и все! – убедительно мяукнул Гейтс.
– Погоди! И я совсем без глаза… То есть без уха…
– Ну, мы же выяснили, что оно тебе не нужно? – напомнил Гейтс.
– Выяснили? – засомневался я, потому что точно не помнил, что мы выяснили.
– Точно тебе говорю. Режь!
– Ну, режь, так режь… Ой, песня кончилась, включи заново?
– Я ее закольцевал, – успокоил Гейтс. – Сейчас начнется. Вступление пропусти, и как зазвучит орган, так режь наискосок. С силой! Р-р-раз!
– Ладно, – оборвал я Гейтса, – сам разберусь, не тупой… Так… Началась… Раз, два, три…
Я сжал зубы, взмахнул лезвием и начал ждать, пока зазвучит орган. И с первым звуком я изо всей силы полоснул рывком через все пятно – от левого плеча и до того места, где у меня когда-то был аппендицит.
Чтобы описать ту боль, которая на меня навалилась, не существует слов. Хорошо, что продолжалась она недолго, да и не может такая боль длиться долго, – через секунду я потерял сознание…
Пробуждение
Очнулся я на диване и не сразу понял, где нахожусь. Кругом стояла тишина. В смысле – темнота. Только гудел за окном проспект. Но абсолютно бесцветно. Я удивился, но вдруг вспомнил, что вчера разрезал свой ухо-глаз, а значит, теперь всегда будет темно… Еще секунду я пытался понять, что теперь со мной будет, а затем понял, что мне что-то мешает. Веки! И я резко открыл глаза.