Дайте им умереть
Шрифт:
Весьма удивлены были попадавшие на грязный асфальт пассажиры автобусов и такси; обалдело оглядываясь по сторонам, они видели вокруг лишь искореженные остовы врезавшихся в дома машин, да несколько шакалов улепетывали, поджав хвосты, испуганные внезапным появлением двуногих хозяев города.
О пассажирах кораблей и самолетов вообще лучше было не думать… Еще с полгода газеты помещали один огромный некролог за другим.
Даже не некрологи — просто списки.
Хотя сами газеты начали худо-бедно выходить только через две недели: не было электричества, не работали водопровод, канализация, средства связи
В общем, медленно приходя в себя от потрясения и постепенно осознавая, что же с ними произошло, а также каждый день обнаруживая все новые последствия этого необъяснимого катаклизма и пытаясь их устранить, люди не сразу сообразили, что их мир изменился.
Изменился резко, полностью и, как многие надеялись, бесповоротно.
Но будем справедливы: надежды, как известно, питают юношей и умирают последними — вместе со старцами, которым исправно придают бодрость до гробовой доски.
Приверженцы некоторых не слишком приятных культов утверждают, что и после.
Поэтому надежды надеждами, а факт оставался фактом: в новом мире, который получили выпавшие на год из времени и пространства люди, больше не было оружия!
На месте оружейных заводов, складов и военных баз зияли огромные воронки или возвышались покореженные развалины. Не сохранилось практически ничего: превратились в пыль не только само оружие и боеприпасы, но и все линии по его производству, конструкторские бюро, исследовательские институты и лаборатории… Самонаводящиеся ракетные комплексы, реактивные орудия и танки как нельзя лучше справились с поставленной непонятно кем задачей, успешно уничтожив друг друга, а также заводы-матки и «мозговые центры».
По всей стране чудом уцелело не больше трех-четырех сотен ружей и пистолетов, а тяжелого вооружения не осталось совсем.
Сопредельные державы помалкивали, но у них творилось такое же безобразие — последнее нельзя было скрыть никаким молчанием.
В общем, к вящей радости пацифистов, мир оказался безоружным — не считать же оружием хранящиеся в музеях и частных коллекциях старинные мечи и алебарды, а также не более многочисленные новоделы?
Хотя кое-кто уже начал воспринимать эту мысль всерьез.
А пока мирные жители, ругаясь и приводя в порядок запущенные жилища, тихо радовались сквозь слезы, а наиболее завзятые вояки скрежетали зубами в бессильной ярости — не из чего было даже застрелиться!
Но и среди них самоубийств состоялось не так уж много: муравейник оружия покончил с собой, ему больше не было больно стрелять, и Человечество, само того не сознавая, вздохнуло свободно — аура тотального суицида гигантского стального организма отныне не давила на психику людей.
Застрелиться, одолжив у соседа чудом сохранившуюся «вертикалку»?
Шутите?
Шестое тысячелетие стояло на пороге.
Жизнь понемногу налаживалась. Отплакали свое родственники погибших, постепенно заработал транспорт, завертелись турбины электростанций, потекли по трубам вода и нечистоты… Люди оправлялись от шока, мало-помалу привыкая жить в новом, безоружном мире, и только все еще качали головами ученые: те, кто безуспешно пытался найти разгадку природы феномена, и те, кто на закрытых совещаниях никак не мог понять, почему после самовзрыва секретной лаборатории «Масуда» (частично финансируемой правительством и расположенной в предместьях Дурбана) полстолицы не лежит в развалинах? Ведь оружие под кодовым названием «Аз-Зайда» — «Неукротимая», которое там разрабатывалось, было настоящим «оружием массового поражения», не то что какие-то там установки залпового огня и кассетные бомбы! И — ничего! Средних размеров воронка, поглотившая тем не менее все результаты девятилетней работы, — и полное отсутствие следов заражения вокруг!
Естественно, проект «Аз-Зайда» был свернут; да и самой корпорации «Масуд» больше не существовало.
Ошарашенный мир подвис в шатком, недоуменном равновесии — и продолжал висеть в нем дольше, чем предполагалось скептиками. Видно, психологический шок не прошел для людей даром. Что-то надломилось в гордом сознании «Венца Творения», и люди никак не решались сделать следующий шаг.
Вернее, повторить уже некогда сделанный.
Шестое тысячелетие стояло на пороге и подкидывало монетку на ладони.
Орел?
Решка?
Ребро?
…Похороны выглядели более чем скромными. Никого из родственников не было — то ли не осталось их, то ли не сумели отыскать и оповестить, — так что в последний путь Ниру и ее прабабушку провожали лишь те, кто видел финальные минуты старого мира, совпавшие с последними минутами этих двоих: девочки и старухи.
Да и то — не все.
Не явилась госпожа Коушут, возможно, понимая, что не место ей здесь, или… Хаким-эмир лежал в больнице, слезливо жалуясь на судьбу; культя заживала быстро, и он уже заказал себе протез. В соседней палате бригада реаниматоров третьи сутки боролась за жизнь господина Ташварда. Врачи побеждали, но в сознание гулям-эмир все еще не пришел.
Близнецов бар-Ханани забрала двоюродная тетя, живущая в Дурбане, и теперь они ждали приезда родителей из далекого Оразма.
Остальные пришли.
Тихо всхлипывала Лейла, осторожно поддерживаемая как-то сразу посуровевшим и осунувшимся Рашидом аль-Шинби; скорбно застыл у изголовья двух могил строгий и печальный надим Исфизар; рядом понурился тихий, чуть ли не впервые в жизни побрившийся Руинтан, и слегка дрожащие руки аракчи беспомощно свисали из куцых рукавов старого, изрядно тронутого молью костюма. Когда надим заговорил, Равиль ар-Рави, в дорогой черной тройке, без своих обычных перстней и золотых цепей, полез по привычке в карман за сигарой, но вовремя опомнился, виновато оглядел собравшихся и стал слушать надима. Стоявший позади хозяина сосредоточенный Альборз перестал сопеть, кинул по сторонам быстрый взгляд и, не обнаружив ничего подозрительного, замер, как солдат почетного караула.
Сунджан, тоже вся в черном, не плакала, но красные круги вокруг блестящих глаз девочки говорили сами за себя. Оказавшийся рядом Валих Али-бей по-взрослому слегка сжал ее ладонь, и девочка благодарно кивнула: мол, спасибо, Валих, со мной все в порядке.
Огромный хайль-баши понуро смотрел в землю.
Карен Рудаби держался немного позади Фаршедварда, отчего-то чувствуя себя чужим, посторонним, — но не прийти егерь просто не мог.
Усмар и Махмуд, периодически поглаживавший свежий гипс на левой руке, тоже чувствовали себя неуютно, переминаясь в сторонке с ноги на ногу.