Деде Коркут
Шрифт:
– Однажды хан ханов Баяндур-хан проснулся рано поутру и повелел, чтобы на Высокой горе развели костер.
И вот на вершине Высокой горы пылает костер. И на других вершинах, далеких-далеких, один за другим загораются костры. Говорит Деде Коркут:
– У огузского племени был обычай. Когда созывали огузских джигитов и дев на празднество, на вершине Высокой горы разжигали костер. Увидев огонь, на других горах тоже разводили костры, и так все люди узнавали, что надо одеться понарядней и пойти на пир. Если загорались два костра, все знали, что над племенем нависла опасность, грозит нашествие, – и тогда
Собираются огузы на праздник. Перед ними зеленая-зеленая равнина, а на ней яркие разноцветные палатки, шатры, навесы, пологи. На лугу расстелены пестрые шелковые ковры.
По гобустанскому валуну, именуемому Гавалдаш, четверо бьют круглыми гладкими камнями. В другой стороне гулко звучат большие барабаны, поют золотые трубы, звуки зурны устремляются в небо.
В небо летит дым костров, разведенных в семи местах. В семидесяти семи местах поставлены изукрашенные глиняные кувшины с холодной водой, с красным вином. Сверкают под солнцем медные блюда и казаны. На крючьях висят мясные туши.
Говорит Деде Коркут:
– Баяндур-хан велел поставить свой сирийский полог, велел поднять до небес свой пестрый шатер, велел разложить тысячу шелковых ковров, велел зарезать гору баранов, велел налить озеро вина. Раз в году Баяндур-хан задавал пир и угощал огузских джигитов.
Джигиты по одному подъезжали, слезали с коней, подходили к большой островерхой палатке, приветствовали сидящего на возвышении Баяндур-хана. Рядом с Баяндур-ханом стоял его визирь Алп Аруз-Лошадиная морда. Как все огузские богатыри, Алп Аруз был громаден. Шуба из девяноста шкур не доходила до пят, папаха из девяноста шкур не налезала на уши. Алп Аруз провожал гостей в палатки. Палатки были трех цветов: белые, золотистые, черные.
Огузские джигиты Бейбура и Бейбеджан прибыли на пир вместе. Сошли с коней, поздоровались с Баяндур-ханом.
Аруз вышел им навстречу.
– Пройди, Бейбеджан, – сказал он, провожая Бейбеджана в белую палатку. Когда Бейбура тоже хотел войти в белую палатку, Аруз преградил ему путь.
– Бейбура, – сказал он, – твое место в черной палатке.
Бейбуру и тех, кто прибыл с ним, отвели в черную палатку. Пол в черной палатке был застлан черным войлоком, и все здесь было черным-черно – и скатерть, и посуда. И слуги были в черных одеждах. В белой палатке – все белое, а в золотистой – все золотое… Бейбура нахмурился:
– Аруз, – молвил он, – почему ты привел меня сюда?
Аруз отвечал:
– Таково повеление Баяндур-хана!
Бейбура еще пуще расстроился:
– А чем я Баяндур-хану не потрафил? – молвил он. – Моим ли мечом, моим ли столом? Людям ниже меня он белую палатку отвел, золотистую палатку! В чем моя вина, что меня он в черную палатку послал?
Аруз отвечал:
– Баяндур-хан повелел: у кого сын – разместить в белой палатке, у кого дочь – в золотистой. А у кого нет ни сына, ни дочери, того, сказал он, поместите в черной палатке, постелите ему черный войлок, поставьте перед ним мясо черного барана. Станет есть – пусть ест,
Бейбура вскочил с места, обратился к своим людям:
– Джигиты мои, уйдем отсюда! Этот стыд постиг меня либо по моей вине, либо по вине моей жены.
Бейбура и его люди пошли прочь из черной палатки. Из других палаток выглядывали, смотрели на них пирующие. А Бейбура ни на кого не глядел, ни с кем не заговаривал. Ни с кем не простившись, вскочил он на коня и бросил Арузу:
– Аруз, – молвил он, – я у тебя в долгу не останусь!
Бейбура разрезал воздух плетью, стегнул коня, конь взвился, сорвался с места. Вслед поскакали люди Бейбуры, удалились, исчезли в пыли.
Владения Бейбуры располагались в цветущей местности Баят. С одной стороны – отвесные горы, с другой – река, а еще – луг, а еще – лес. Шатры и хижины веселили взор. Дым от очагов таял в голубом небе. На берегу реки детвора играла в прятки, в ловитки, в горелки.
Перед одной из хижин стояла Фатьма Брюхатая. Около нее вертелась стайка малышей, и снова она была беременна. Уперев руки в боки, Фатьма кричала:
– Эй, Зулейха! Зибейда! Урида! Что я, помирать уходила? Что с вами стало б, если бы приглядели за моим домом? Воришка-щенок забрел, все вверх дном перевернул…
Из другой хижины вышла женщина, что-то ей отвечала.
Послышался топот копыт. Появились Бейбура и его люди. Перед своим шатром Бейбура спешился, вошел внутрь. Увидев его угрюмым, встревожилась жена его Айна Мелёк.
Бейбура молвил:
– Жена моя, знаешь ли ты, что случилось? Визирь Баяндур-хана Алп Аруз-Лошадиная морда опозорил меня перед всеми. Говорит, нет у тебя ни сына, ни дочери – значит, невзлюбил тебя Бог и мы не полюбим. Ты ли виновата? Я ли? Почему Аллах не даст нам крепкого сынка? За что наказание?
Бейбура чуть не плакал.
– Не гневайся на меня, – отвечала Айна Мелек, – не говори мне столь горьких слов. В чем твоя вина? В чем моя? Значит, судьба наша такая…
Айна Мелек заплакала, заголосила. Бейбура не мог этого вынести и вышел вон. Тяжело шагая, дошел он до границы селения. Играющие дети испугались, что он такой, разбежались. Бейбура тоскливо и долго смотрел им вслед. Топот копыт отвлек его от грустных мыслей. Прискакавший Бейбеджан соскочил с коня, подошел к Бейбуре.
– Бейбура, – сказал он, – не убивайся! Увидишь голодного – накорми, увидишь раздетого – одень, увидишь обремененного долгами – выплати за него. Может быть, настанет еще такой день, когда ты на пиру у Баяндур-хана будешь сидеть в белой палатке как отец своего сына. А если мне Бог пошлет дочь, клянусь, она еще в колыбели будет обручена с твоим сыном!
Бейбура и Бейбеджан обнялись.
Айна Мелек тайно вышла из своего шатра и пришла в хижину Фатьмы Брюхатой.