Дедушка
Шрифт:
– Обалдеть, - вырвалось у Людмилы.
– Да что там такое?
– с любопытством спросил Игорь.
– Койка в полкомнаты, как у Маркизы Ангелов, - превозмогая удивление, ответила женщина.
– Да тут можно фильмы снимать...
– У всех свои заморочки, - с неожиданным пониманием хмыкнул Игорь.
Горская спрятала камеру напротив алькова, а жучок осторожно пристроила за обратную сторону изголовья. И только после этого ей подвернулись подходящие прилагательные для описания обстановки. Все было слишком сладострастным, медово-эротическим, будто созданным единственно для любовных игрищ, начиная от массивного деревянного стола на двух ногах в кухне, мохнатого персидского ковра в гостиной и кончая этим вызывающе громадным ложем.
– Э, мы что, будем снимать здесь порно?
–
– Это будет строго конфиденциально, - деловито заявила Люда, настраивая камеру.
– Мы здесь все делаем настолько незаконно, что, я полагаю, вправе ставить камеры где угодно. В конце концов, не хочешь — никто не заставляет смотреть! Или ты полагаешь, Снегирев принимает посетителей на кухне за стаканчиком яблочного сока с домашними пирожками?
– Вы бы поторопились, - укорил Воробышев, став ненадолго чуть громче — придвинулся к Игорю.
– Может быть, у него есть, кому готовить домашние пирожки? А у этого «кого-то» наверняка есть ключ.
– Все, я выхожу уже, - Люде не терпелось покинуть квартиру. Жить в таком откровенно «постельном» доме ей не хотелось, но вот пару ночей с Сергеем в подобном алькове она бы провела. Обстановка путала ей мысли, сбивала с рабочего лада. Она надела туфли и осторожно, предварительно осмотрев в «глазок» лестничную площадку, вышла.
– Что ж, остается только ждать, - сказала она, садясь в машину, где нетерпеливо ерзали двое коллег.
– Он так увяз в этой истории, что рано или поздно должен что-то сказать об этом. В конце концов, мы хоть можем услышать разговор полностью, если вдруг он решит позвонить Варламовой из дому.
– Не самые радужные перспективы, - уныло бросил Игорь, предвкушая километры просмотренных видео.
– Возможно, - вздохнула Людмила, которая тоже невольно подумала, что давно уже они с Сергеем не были так близки, как раньше, что работа сжирала их время, что чужие, рабочие мысли выбивали из голов образы любимых.
– Но он теперь подозреваемый номер один, если только не считать, как ты уже сказал, она скосила глаз на парня, - что жена и внучка в сговоре против дедули.
Прошла неделя, но им не удалось узнать ничего нового. Игорь переключился на другие дела с Корсаком, Марина активно занималась сбором данных по новому проекту, который им поручили, и только Люда, придя утром в офис, скрепя сердце просматривала часы записей, сделанные как на квартире Снегирева, так и на квартире Варламовой.
Татьяна Ивановна часто уходила из дому с утра. Со слов Елены, Люда знала, что художница посещает любимую Третьяковку и Крымскую набережную — это было единственное удовольствие, которое скрашивало ее жизнь теперь. Однажды Люда решила это проверить лично и была разочарована — немолодая женщина действительно долго прохаживалась по улице, рассматривая картины, заводя беседы или же сидела в парке художественной академии с книжкой. Ближе к обеду она ежедневно уезжала навестить Лешу, и либо оставалась на своей старой квартире, либо возвращалась, чтобы провести вечер с Еленой. Люда с удовольствием слушала их неторопливые беседы, рассказы Татьяны Ивановны о своем прошлом, о том, какой была жизнь еще несколько десятков лет назад, о давно минувших эпохах. Почти всегда беседы сводились к какой-то философской проблематике, религии, социальным проблемам. Несколько раз, робко и стыдливо, Елена заговаривала о Леше. Обе они говорили о нем только теплые и нежные слова, но беседа или сразу осекалась, или не касалась будущего — они обе знали, что благополучное лечение, ради которого мальчика еще семилетним привезли из далекой провинции в столицу, возможно только при деньгах и связях Варламова. В печальные и тоскливые дни, когда они обе ездили в больницу к Степану, состояние которого было стабильно тяжелым, но, как уверяли врачи, все же не безнадежным, беседы касались событий скорбных и мрачных. Говорили о несправедливости, горе и боли, о старике, который лежал одноким где-то в чистой палате, облепленный трубками, где-то на границе между мирами. Людмиле две эти разные женщины нравились, она с теплотой слушала их разговоры, испытывая некую неловкость, но в то же время получая несказанное удовольствие.
Она была уверена, что Елене ничего не известно о жучке и камерах, расставленных в доме Варламовой. Но недельное наблюдение ничего не дало. Из своего опыта она знала, что, будь они обе в сговоре, они не вели бы себя так естественно и непринужденно, и уже бы выдали себя скованным поведением (если догадывались о слежке) или случайной фразой. Соучастницы, тем более, две эмоциональные женщины, склонные к философским рассуждениям, рано или поздно вернулись бы к обсуждению случившегося. Разумеется, были вечера, когда они наверняка встречались все втроем на старой квартире Варламовой, где жил Леша. Но Люда чувствовала, что ставить прослушку туда было бессмысленно — исключено, что парень что-то знает или состоит в возможном сговоре. Вероятнее всего завести разговор тогда, когда обе они оставались бы вдвоем. Но ничего, что указывало бы на их виновность, не происходило. Более того, своими горячими, проникновенными словами о любимом муже и деде они лишь обеляли себя. Люди, которые так любят и переживают, не могут быть виновны. Людмила уже решила, что в ближайшее время, когда женщины отправятся в больницу, она снимет с квартиры камеры и жучки.
Времени, когда наблюдался Снегирев, было намного меньше. Он работал до девяти часов в будни, поэтому обычно появлялся дома не раньше одиннадцати. Несколько раз он возвращался и позднее, видимо, проводя время в клубе или ночном заведении. Однажды вместе с ним пришли несколько друзей, но, выслушивая их пустые разговоры о футболе, попойках, женщинах и работе (они не были коллегами, поскольку упоминались различные специальности и не пересекающиеся дела), глупые анекдоты и скабрезные шутки, Людмила едва не уснула.
Дважды приходила женщина, и в эти вечера слов было сказано еще меньше. Людмила уже готова была убедить себя, что все, до чего она догадалась — лишь плод ее воображения, что человек, входивший в дом Варламова, лишь был на него похож, а у сотрудника «Бета-банка» на самом деле нет ни мотивов, ни возможностей совершить преступление. А если он и приходил, то затем, чтобы попытаться застать Варламову дома и выяснить ее платежеспособность. Звонков на телефон Варламовой также больше не поступало, стало быть, двое подозреваемых не контактировали между собой. В любом случае, этого было слишком мало, чтобы признать его виновным.
Дело затягивалось, и Людмила начала нервничать. У себя дома она все чаще бывала раздражительной, что никак не способствовало улучшению отношений с Сергеем, о котором она все больше и больше с тоской думала, ждала, мечтала. Но, стоило им оказаться вместе, она невольно начинала выплескивать на него скопившуюся усталость. Несколько раз Сергей, которому нервозность подруги была не безразлична, пытался задобрить ее романтическим вечером или небольшим подарком, но вечер получался холодным, поскольку Люда была во власти печальных мыслей, в тот день услышанных от Татьяны.
В другой раз он старался вывести ее на беседу и помочь с делом, но вышел только скандал — они опять столкнулись лбами на том, кто справляется с делами лучше и профессиональнее.
– Ты думаешь, я сама не могу раскрутить это дело?
– раскричалась взведенная Людмила.
– Что ты, несомненно великий сыщик, сразу же найдешь верный ход! Нет, спасибо! Я решу все сама!
В тот вечер Людмила легла спать на маленьком диване в другой комнате, злилась на Сергея, на себя, на свою неспособность распутать дело или на хитрость преступников, водивших ее за нос. Но, когда из спальни послышалось громкое сопение Сергея, расплакалась в голос. Ей ясно представилось, как она утром явится в офис и сядет смотреть пленку из дома Снегирева. Как увидит это огромное ложе, вечно полузапахнутый китайский халат, томное модельное лицо, и будет неудовлетворенно ерзать на стуле, желая скорейшего наступления вечера и встречи с Сергеем. Потом она понимала, что какая-нибудь мелочь все равно разведет их и на следующий день. И что сейчас он спит в их общей спальне, пусть не на такой роскошной, но удобной и мягкой постели, привычный, доступный, с разметавшимися по подушке волосами и оголенной опушенной грудью, которую ей так нравилось гладить пальцами...