Дефолт, которого могло не быть

Гилман Мартин

Опыт работы в странах с коммунистическим прошлым у МВФ имелся: Китай, Вьетнам и Польша к тому времени уже являлись его членами. Но как налаживать нормальные отношения с Советским Союзом, представить себе было все равно очень трудно. Дело было не только в позиции советских руководителей, но и в трудностях, с которыми реально сталкивались западные лидеры с точки зрения политики и идеологии. Тогда ни о каком членстве СССР еще не могло быть и речи, и потому требовалось выработать какой-то особый, приемлемый для всех, механизм взаимодействия. В результате в октябре 1991 года СССР предложили «специальный ассоциированный» статус при фонде. Это давало МВФ возможность начать стандартный мониторинг советской экономики [44] .

Процедурная

новация позволила МВФ решить поставленную перед ним сложнейшую институциональную задачу и очертить отправные параметры интеграции бывшего советского лагеря в международную систему торговли, платежей и инвестиций. Можно лишь сожалеть, что она так и осталась невостребованной: всего через два месяца, накануне Рождества 1991 года, Советский Союз распался, и в условиях воцарившегося хаоса пришлось фактически начать все сначала. МВФ, правда, успел накануне этих событий направить свои миссии во все бывшие советские республики и создал тем самым основу для дальнейшего выстраивания отношений с каждой из них в отдельности, уже как с независимыми государствами.

Стала отдельным суверенным государством и Российская Федерация. Борис Ельцин и Егор Гайдар стали ее первыми президентом и премьер-министром. При этом к началу 1992 года страна находилась в ужасающем положении. Во-первых, как я уже отмечал раньше, перед ней стояла совершенно уникальная задача – реформировать колоссальных масштабов экономику в колоссальных масштабов стране, не имея при этом ни должных институтов власти, ни эффективного контроля центра над местами. Во-вторых, унаследованный от Советского Союза экономический потенциал находился в крайне изношенном состоянии. В-третьих, одновременно и повсюду прекратились экономические и торговые отношения, распались альянсы и нарушились интеграционные связи с остальными членами Союза.

С наступлением зимы возникла реальная угроза голода. Уже к осени 1991-го полки в магазинах опустели, и положение стало гораздо хуже, чем бывало в дефицитные советские времена. Дело ведь было не в том, что, отстояв час в очереди, ты купил буханку хлеба, а вот масла в продаже не оказалось. Товаров просто не было вообще, никаких. Таким образом дали знать себя копившиеся годами провалы советской экономической системы, и было бы неверно винить во всем Горбачева, якобы не справившегося с экономическими задачами.

Оба последних советских премьер-министра – Николай Рыжков и Валентин Павлов – пытались что-то решить путем нормирования продуктов питания. Ничего нового для граждан в этом не было, разве что повсеместное распространение карточной системы к концу 1991 года произошло резче, чем раньше. Люди ворчали, но ничему при этом не удивлялись. Когда в начале зимы 1992 года в Верховном Совете создали специальную чрезвычайную комиссию, она скептически отнеслась к классово чуждым «гарвардским мальчикам» [45] . Комиссии было просто не до них: все свое время она посвящала организации срочных поставок продовольствия в Москву и в другие регионы, где угроза голода была особенно сильной.

У ученых-экономистов имелись конечно же свои соображения и предложения. Но непонятно было, кто вообще в состоянии что-то из них выбрать. Обсуждали тогда и публично, и между собой в основном варианты поэтапных перемен, финансирование которых должен был взять на себя Запад. Но многие уже понимали, что на поэтапность просто не осталось больше времени, и так думали отнюдь не только политики и ученые.

Попытаться понять, насколько тяжелы были условия после развала Союза и насколько глубоко они своими корнями уходили в советское прошлое, нужно, по-моему, обязательно. В этой связи очень показателен рассказ моего российского друга Дмитрия Волкова: «Представь, что тебе нужно было получать детское питание на местной молочной кухне. Происходило это вот как. Ты вставал в пять утра и отправлялся стоять в очереди. Отстояв

минут сорок, ты получал свою дневную порцию молока и кефира. Выдавали ее только после предъявления паспорта и рецепта от врача, причем на день ее хватало еле-еле. А увеличить дневной рацион врач соглашался, только если была официальная справка, что твой ребенок прибавляет в весе меньше, чем положено. Причем работники молочной кухни все равно относились к таким надбавкам с подозрением, перепроверяли подпись врача и предупреждали, что годится она только на три дня. Самое же печальное на той молочной кухне было – старушки, которые пытались влезть в очередь или просто выпрашивали хоть что-нибудь для себя. Ведь в государственных магазинах ничего не было, а рыночные цены им были не по карману».

Беспомощность политических руководителей молодой Российской Федерации усугубляло то, что они не имели возможности получать займы на международных рынках. Еще до них правительство Горбачева, пытаясь предотвратить катастрофу, вместо радикальной смены политики заморозило личные сбережения граждан, ввело обязательное нормирование базовых продуктов и растратило легендарный советский золотой запас и валютные резервы страны на закупки товаров народного потребления за рубежом [46] . Кроме того, в конце 1980-х гг. оно получило крупные кредиты от правительства Германии (в знак благодарности за помощь в воссоединении этой страны), а также от частных банков и других кредиторов.

До тех пор Советский Союз всегда безупречно платил по своим обязательствам и имел высокий международный кредитный рейтинг. Но в ноябре 1991 года обслуживавший внешнюю торговлю СССР Внешэкономбанк оказался не в состоянии погашать государственные долги. Даже личные вклады и средства предприятий на его валютных счетах пришлось заблокировать (всего около 11 млрд долларов), поскольку реально советский режим их к тому времени уже потратил и существовали они только на бумаге. Так что зимой 1992 года помочь России могли только иностранные правительства, руководствовавшиеся политическими соображениями. А они настаивали, чтобы сначала были урегулированы вопросы задолженности, унаследованной от Внешэкономбанка, и достигнуты необходимые договоренности с МВФ.

Такова была ситуация, в которой новое правительство России пришло к власти. О том, могло оно тогда что-то сделать иначе или не могло, впоследствии много и бурно спорили, но с учетом имевшихся, а не гипотетических условий так и остается не ясным, какие конкретно другие решения могли оказаться более эффективными. Те, кто критикуют политику Гайдара и пришедшего ему на смену Черномырдина, высказывают часто прямо противоположные мнения, но при этом никто пока так и не предложил хоть какой-нибудь альтернативный вариант реально осуществимой в имевшихся тогда условиях политики. В любом случае нельзя не признавать, что эти руководители пытались на деле проводить разумную политику в абсолютно для них новых и незнакомых условиях.

Если все же думать о несостоявшихся альтернативах, то стоит подчеркнуть, что все могло выйти хуже – причем намного – чем вышло на самом деле. Миру очень повезло, что некоторые из вероятных вариантов не стали реальностью. В России, например, вполне мог разыграться югославский сценарий с выходом на сцену своего Милошевича. Вообще, довольно естественно было ожидать, что Ельцин, как и такие же, как он, бывшие советские руководители в Туркменистане и Узбекистане, очень скоро перестанет заигрывать с демократией и начнет всерьез закручивать гайки. И даже при том, что во времена Ельцина чрезмерная власть олигархов порой начинала ставить под угрозу будущее национальной экономики, все-таки до таких безобразий, какие творились на Украине в эпоху Кучмы, в России дело не дошло. Наконец, ни Ельцин, ни его преемник не пошли по пути нынешнего президента Белоруссии и не пытались сохранить госконтроль над всеми видами экономической жизни.