Декабрь без Рождества
Шрифт:
«Ты помнишь молодые города, коими мы проезжали? — вопросом ответил Платон Филиппович».
«Ну, помню. Так и что с того?»
«Империя Российская растет. Каждый новый град, нуждаясь во многом, что таят леса и земные недра, тянет вперед себя длинные свои руки. Белая Крепость стояла на месте, а между тем приблизилась к России. Неужто ты не понимаешь сам? Нас могут скоро обнаружить. Тундра и высокие горы — больше не укрытие».
«Я понимаю. Но… — мальчик смешался. — Но куда же все уехали, папенька?»
Но вместо Платона Филипповича ответил князь Петр.
«Мы уж три десятка лет обследуем дикие пески, — медленно заговорил он. — Там, за ними, лежит земля, по большей части скупая, но обширная. Жалкие племена свирепых тартар не способны полностью знать ее пределы. Нужды нет, потаенные
«Даже мой разум сему противится, — тяжело вздохнул Платон Филиппович. — Не лучше ль было малыми щепотками раствориться в России? У нас были на то все возможности… Не ошибка ли — сие решение, не страшная ли это ошибка?»
«Рюриковичи три с лихвой сотни лет незримо помогали родине, — с горечью ответил князь Петр. — Но сие было возможно лишь потому, что сердце ордена было цельным. Крепость гнала Рюрикову кровь по жилам великой страны. Без живого средоточия деятельность сия не возможна. Утвердив новое прибежище, мы, с Божьей помощью, воротимся».
Много, и зачастую все об одном и том же, говорили меж собой в эти дни отец с князем Петром. Егор же часами бродил по резному городку, звеневшему пустотой. Он открывал двери — те и раньше не ведали замков, остались не заперты и теперь — входил в дома, еще, казалось, теплые, не остывшие от недавних своих хозяев. Книжные шкапы бросались в глаза печальным отсутствием книг, на стенах зияли кое-где пустые картинные рамы. Но под ноги часто стелились дивно красивые китайские ковры, на кои страшно было ступить ногой. Впрочем, по две-три сиротливых книги иной раз находились — верно, такие, что были сочтены пустячными. Верно, здесь жили мальчики его лет, с кем он облазил бы все окрестности, с кем сдружился бы, быть может, больше, чем с лицейскими друзьями либо с соседями! Через год он бы воротился сюда вновь, с кузеном Сережкой, они ходили бы с новыми друзьями на охоту и рыбную ловлю, но этого не будет никогда. Здесь жили девочки, не такие, как российские, как рассказал отец, девочки, скакавшие верхом по-мужски и носившие в будни наряды ойроток — штаны и короткие платья до колен. Где они теперь, его неслучившиеся друзья: вместе со взрослыми пережидают в шатрах страшные песчаные бури и берегут каждый глоток воды?
В небольшой церкви не было икон. Мальчик опустился на колени и, обращаясь к светлым прямоугольникам — отпечаткам недавно снятых образов — помолился о том, чтобы странствующие достигли прибежища.
Иной раз к прогулкам сына присоединялся Платон Филиппович, с болью и охотой рассказывавший и показывавший, где хранилась библиотека, где располагался арсенал, в каком тереме кто жил.
Так прошла неделя.
«Мы отдохнули с тобою после нашего пути, а князю Петру Федоровичу надобно догонять своих, — сказал отец. — Завтра выступаем в обратный путь, Егорка».
«А здесь… здесь все так и останется стоять пустое? — Сердце томительно сжалось. Егор с мольбою смотрел на отца, превосходно понимая, что не может услышать никакого иного слова, кроме „да“.
„Нет, — ответил Платон Филиппович. — Видишь ли, друг мой, здешние строения слишком хорошо слажены. Они могут несколько десятков лет стоять без человеческого присутствия. А это значит — их найдут рано или поздно люди, и никто не обещал, что люди эти будут непременно хорошие. Надобно, чтобы через год здесь уже ничего не было, кроме разве что камней-валунов“.
„Ну и что же тогда делать? — мальчик вконец потерялся“.
„Собирайся в дорогу, — молвил вместо ответа отец“.
Разгадка пришла на утро».
«Поможешь мне, Платон? — спросил князь Федор, вошедший к Роскофым с охапкою витых факелов, предназначенных, как подумал Егор, для прохода по пещерам. — Один я дольше провожусь».
«Что ж, нам, пережившим пожар Москвы, ничто не в диковину, — невесело усмехнулся Платон Филиппович».
«Папенька! Так это все сгорит?! — Не верилось, никак не верилось, что такое возможно, что мыслимо отдать огню этот городок-теремок, еще ожидающий своих хозяев, еще живой. Теперь уже не казалось страшным то, что было страшно еще минуту назад: одинокая зимовка брошенных жилищ, без дымка над трубами, без света в окошках».
«Ты должен помнить московские рассказы, это было всего за три года до твоего рожденья. Кому там было легче? Родовые гнезда оставляли тогда не только чистому пламени, но и презренному врагу».
Спустя малое время двое мужчин и один мальчик, стоя на некотором отдалении, смотрели, как за хороводом валунов распускаются под ясным солнечным небом прозрачно-алые исполинские цветы. Дымные струи оттеняли их, словно темная листва.
«Будет некогда день и погибнет священная Троя», — Платон Роскоф обнял сына за плечи. Егор отчего-то догадался, что отец декламирует Омира в переводе из-за того, что не вполне доверяет его познаниям в древнем греческом. А запомнить сие зарево между тем было необходимо, запомнить и понять.
Был полудень. Но и в темноте превращенный в факел городок долго еще посылал путешественникам последнее «прости».
Кажется, что охотничий костюм еще помнит тот дым, если уткнуть в него лицо. Походные сапоги еще помнят мягкий белый ягель, в коем тонули по щиколотку. Хорошо, что в конце августа приключилась эта корь, иначе было б вовсе невозможно возвращаться к занятиям… Слишком бы это было скоро. Собственная комната представлялась сейчас Егору Роскофу алхимическим кубом, в коем он, мальчик, последним покинувший Белую Крепость и родня сказочного царевича, должен претерпеть метаморфозу в обычного школьника, вдобавок весьма неуспешного в немецкой грамматике. Вот походное платье, а вот школьное, одеяния двух разных людей, но висят рядом. Крашеные стены цвета беж, еще два года тому обтянутые штофными обоями на золотых рейках: но сие мода прошлого столетия, сказала маменька. Любимые его картинки с суворовскими кампаниями на этих стенах. Жесткая и узкая кровать с саржевым пологом, учебники на ковре, те, что надлежит разобрать до обеда вместо бессмысленных шагов из угла в угол. Оконное стекло с выцарапанными алмазом буквами «РС» — при чем рцы слегка кривовато. Вне всякого сомненья — сие работа дяди Романа (который взаправду дед, но о том всегда забываешь). Когда Роман Кириллович был маленьким, это была его комната.
Чтобы отвлечься от сумбура чувств каким-нито полезным занятием, Егор вытащил из бюро подаренную надень рожденья красивую булавку для галстуха. Украшающий ее бриллиантик вполне годился в дело. Рядом с предшествующими инициалами, штришок за штришком, на стекле начали проступать буквы «ГР».
Глава XV
Как же хотелось увидеть их всех, обнять, освежить душу видом несказанно дорогих лиц! И несносную Лёленьку, что не способна, кажется, часу прожить, никому не показав, где зимуют раки, и забавно ковыляющего по комнатам Антона-Антуана, должно статься, являющего в прадеда ученый ум. А где ж вы видали еще малое дитя, которое б догадалось в его годы, верней сказать, в его год с половиною, что замок отпирается ключом? От него убрали в нижний ящик бюро предмет каприза — коробку марципанов, но уже через несколько минут мальчик сердито тыкал ключом в замочную скважину, нужды нет, что сей ключ был от кладовой! А старший, Егор! Этот иной, быть может, из него выйдет известный путешественник, покоритель далеких земель. Каким надежным товарищем он показал себя в пути! Как бодро шагал по таежному бездорожью! А что сказать о любимице-дочери, златовласой бретонской принцессе, коли тут не достанет никаких слов!
Платон Филиппович негромко рассмеялся, вытянув длинные ноги, которым было тесновато под слишком низким стулом. Как только провинциалы живут в эдакой меблировке: все неудобно, все некрасиво, все не так. На тебя, друг де Роскоф, жизнь в глухом городишке действует не лучшим образом. Ты делаешься сентиментален! Романтизм и сентиментализм несовместны, вот, что ты сам сказал бы себе в готической юности. Семья твоя — самая обыкновенная, драгоценная лишь тебе одному, и не важно решительно, окажется ль среди твоих детей какой-нито гений, были бы счастливы и росли б людьми чести. Хорошо еще, что сахарную воду своего семейного счастья ты распиваешь в одиночестве, не угощая невольных собеседников, не извлекая миниатюр из-за пазухи и силуэтов из карманов!