Декамерон в стиле спа

Уэлдон Фэй

Возраст не помешал ей выразиться резко, и все мы, по-моему, были чуточку ошарашены.

А потом она сказала:

— Между прочим, я была как-то в «Хилфонт-спа» — делала там лифтинг, — и просто уверена, что попала именно к Зельде. Она хорошая массажистка, только уж больно простовата. Какие у нее ноги, я, признаться, забыла, зато хорошо помню длиннющую историю, которую она поведала мне о своей юности. Она якобы была начинающей пианисткой, но ее похитил поклонник, четыре года держал в комнате на чердаке и заставлял играть для него каждый день, пока ее не вызволила полиция. После такого стресса она якобы больше не смогла прикасаться к клавишам, а потому и стала массажисткой в косметическом салоне. Разумеется, я не поверила ни одному ее слову. Мне, кстати, тоже довелось познакомиться с Клайвом Хилфонтом. Не очень хороший человек, скажу я вам; обаятельный, но алчный, эгоистичный

и амбициозный (это она как раз правильно подметила). А вот его новая жена была само очарование. Принято считать, что их убил ее первый муж, который на следующий день бросился со скалы. Я также знакома со строителями, реставрировавшими Хилфонт-Хаус, — они делали для меня кое-какие работы. Тех австрийских орлов — предмет их особой гордости — изготовил на заказ один художник. Так что вам, Майра, думаю, не о чем особенно переживать.

Глава 10

Близился час назначенной мне гидротерапии. На процедуры мы отправились вместе с Майрой. Она шла в отделение лечебного сна, где ее должны были обернуть специальной бумагой, изготовленной из особых трав, растущих только в Уральских горах.

— Нет, все это, конечно, здорово, — сказала мне Майра, — но то, что Зельда наплела Даме-Босс какую-то немыслимую историю, сплошь состоящую из вранья, еще не означает, что мне она рассказала неправду. И потом, как же с тем пистолетом? Он был самый настоящий. И строители могли наврать про орлов и художника. Или этим художником как раз и была она…

— Майра, угомонись. Хватит фантазировать, — отмахнулась я. — Если ты готова убить Алистера с его женой, то это вовсе не означает, что Зельда маханула в Ниццу и там укокошила Клайва с супругой.

Майра, по-видимому, обиделась — уж больно холодно посмотрела на меня, — я даже подумала, не настал ли конец этой прекрасной дружбе, но потом лицо ее просветлело, она рассмеялась и признала мою правоту. Мы решили больше не вспоминать об этом.

На двери кабинета гидротерапии висела записка: « Примите наши извинения. Бассейн закрыт. Об открытии оповестим заблаговременно». Я, между прочим, не расстроилась — не испытываю большого удовольствия, когда по моим жирам лупят из бронебойного шланга. Только было обидно за пять тысяч уплаченных фунтов — если так пойдет и дальше, игра не стоит свеч. Неужели здешний персонал не понимает, что люди пожертвовали Рождеством и заплатили немалые деньги, чтобы приехать сюда? Появилась Майра к сообщила, что в отделении лечебного сна все будто вымерло — полотенца валяются, мази приготовлены, но уже затвердели и заветрились. Майра заявила, что не собирается ждать, когда кто-нибудь соизволит появиться, а пойдет в свой номер и как следует выспится без всяких мазей и обертываний. А если она проспит, то пусть я зайду за ней в восемь и разбужу к ужину, потому что она не хочет пропустить посиделки в джакузи, где свою историю будет рассказывать Хирургиня. Та уже вернулась из больницы. Сердцебиение у Лекторши пришло в норму, и Хирургиня отвезла ее на вокзал, посадила в поезд и отправила домой, где возле подъезда ее ждало раздолбанное такси. Лекторша пообещала, что дома будет только отдыхать и заставит своего таксиста ухаживать за ней — носить в постель чай и банановые десерты, богатые калием. Калий очень полезен для сердца, и Хирургиня считала, что лишняя доза Лекторше не повредит.

Майра заглянула в журнал учета посещений и обнаружила, что Хирургиня записалась на три педикюра и два сеанса рефлексотерапии. То есть ее явно заботили собственные ноги. Хирургиня была высокая осанистая женщина с приятными манерами, статная, широкоплечая, с решительным квадратным подбородком и длинными, крепкими, уверенными руками — что для ее профессии, конечно же, хорошо. Ведь нейрохирургия — это вам не шутки. У нее были большие глаза, низкий голос и здоровые волосы, которые она закручивала колбаской вокруг головы. Ее стройные ноги чуть ли не вдвое длиннее, чем у Маникюрши, — это я заметила во время рассказа Трофейной Жены. В общем, мне не терпелось послушать ее историю.

Глава 11

ИСТОРИЯ НЕЙРОХИРУРГИНИ

Эту историю я даю в том виде, в каком Шиммер поведала ее нам. С разрешения рассказчицы она была записана мною на диктофон, а уж потом на бумагу — чтобы шум булькающего джакузи не мешал восприятию.

При рождении ее назвали Шиммер, а сестру-близняшку Спаркл. Вот так, ни много ни мало — Мерцающая и Сверкающая. Их родители, как можно догадаться, были хиппи, то есть пребывали в некотором разладе с реальностями этого мира и желали того же малюткам-дочерям. Свое немытое и нечесаное детство девчушки провели в вигваме

из воловьих шкур под стенами Сент-Ив в Корнуолле — одного из монастырей, приобретенных обществом «Мир и созерцание?). Община жила скромно, в основном на пособия, и врагами своими считала государство и почти под расплывчатым названием, «буржуазия». Жизнь в обычных домах родители девочек считали невыносимой — «слишком давящая атмосфера»; и «чересчур много прямых углов, препятствующих полету свободного духа». Растянутый на кольях брезент, законченный дымом неисчислимых «косяков», явился мало-мальски сносным компромиссом. При этом родители имели университетское образование (отец — антрополог, мать — химик) и начинали жизнь как обычные люди с нормальными устремлениями, но элэсдэшные передозы семидесятых что-то заклинили в их мозгах, превратив в «атрофированных чудиков», как выразилась Шиммер, и в «земляных пиплов», как назвала их Спаркл.

Девочки по-своему любили родителей, но по ночам, ежась от холода в своих спальниках и слушая, как хлопают на ледяном ветру воловьи шкуры, учились постигать искусство разумного мышления, позволявшего им отличать мир, принимаемый их родителями за реальный, от мира настоящего, и испытывали все растущее разочарование своим воспитанием.

Сами близняшки, признаться, тоже весьма огорчали родителей — их желание учиться, сдавать экзамены, стремление к обычным житейским успехам и тоска по каменным городским стенам расстраивали отца с матерью. Они-то надеялись взрастить еще два примера свободного духа, а вместо этого получили критически настроенных юных интеллектуалок, питающих склонность к кондовому порядку. Но детей нужно воспринимать такими, какими их послала тебе судьба, — это карма, и лучше с нею смириться. Поэтому, когда ненавистное государство предложило забрать девочек в школу-интернат с последующим обучением в университете, родители не стали артачиться. Теперь Шиммер работала нейрохирургом в городской больнице Ньюкасла и добилась самого низкого на севере процента вегетативности. (В нейрохирургии расклад такой — пациент может умереть, излечиться или остаться навсегда в вегетативном состоянии «овоща». Так вот успех нейрохирургии определяется как раз низким процентом вегетативности.) Спаркл же стала известным ученым в области исследований пола, преподавала в Суссексе, возглавляла там Институт межотраслевого изучения пола и имела восемнадцать научных публикаций.

Некоторые близнецы с возрастом меняются, и их становится легче различать. Но Шиммер и Спаркл по-прежнему походили друг на друга как две капли воды во всем, что касалось наружности, привычек, свойств характера — даже теперь, когда жили в разных городах. Возможно, корнями этот факт уходил в их детство, когда они вместе противостояли родительскому влиянию — сестры и по сей день были очень близки. Сейчас, в свои тридцать с хвостиком, обе высоко ценили уважение коллег, хорошо зарабатывали, не были замужем, но не находили времени на ухажеров, а в свободные часы писали работы для научных журналов. Они редко виделись, но часто разговаривали через скайп, имея перед глазами изображения друг друга.

Однажды субботним вечером, когда Шиммер сидела за компьютером в своей крохотной тесной квартирке в Уэст-Джесмонде, ее вызвала через скайп сестра-близняшка из такой же крохотной и тесной квартирки, только в Брайтоне. Бытовые удобства мало интересовали девушек. Обе жили умственной деятельностью, а не чувствами, что так расстраивало их родителей.

— Шиммер, — сказала Спаркл, — вот сейчас вечер, суббота. Что ты делаешь?

— Читаю очень дельную книгу по черепной мононейропатии.

— А ты не находишь печальным такое занятие для субботнего вечера?

— Вообще-то нет, — удивилась Шиммер. — Книга очень интересная.

— А я вот читаю «Эпистемологию чулана» Сэджвик, но мне чего-то не хватает, — вздохнула Спаркл. — Другие женщины ходят на вечеринки, наряжаются, принимают ухаживания.

— Да, я знаю, — согласилась Шиммер. — Но это другие женщины, а не мы. А что это там у тебя около компьютера? Не бельгийское ли пиво?

— Оно самое, — подтвердила Спаркл, и тогда Шиммер придвинула свою бутылку поближе к объективу вебкамеры.

Они обсудили природу таких понятий, как совпадение и наследуемость эстетического восприятия, и пришли к выводу, что эти вещи в большей степени объясняются одинаковым расположением вкусовых сосочков на языке, нежели какой-то там мистической связью, якобы благодаря которой они так часто делают одни и те же вещи в одно и то же время. Шиммер неохотно призналась, что ей чего-то не хватает, — возможно, им действительно нужно подумать об ухажерах. Они не могли отрицать влияния гормонов на женский организм — ведь факты, пусть даже и неудобные, остаются фактами.