Декамертон
Шрифт:
Ольга хмыкнула. Отношения с Сережкой казались ей в забавной игрой. Помереть со смеху – им все поверили! Ольга помнила, как Сережка за ней заходил, и они мозолили глаза всем своим старым знакомым. Она до сих пор не могла понять – что же на самом деле произошло. Вошел Сережка в роль или действительно что-то почувствовал? Почему ему надоело просто быть с нею рядом? Почему ему захотелось большего? Что же он говорил ей тогда в "Рождественском" за бутылочкой пива? Сережка хотел, чтобы Ольга забыла о их спектакле. Он говорил, что она классная женщина, что она нравится ему сама по себе, что ему наплевать на Маринку… Сергей говорил о том, что между ними вполне могло бы что-нибудь быть, и о том, что раньше он был дураком,
Я не помню, сколько прошло дней. Помню только, что поздний октябрьский вечер был мокрым, холодным и мерзопакостным. Я пришла с улицы, переоделась и протянула ноги к батарее. Через полчаса раздался звонок, на пороге появился мокрый Сережка и сказал, что он опоздал на последний автобус. Я прекрасно знала, что он врет, но сделалась от этого только счастливее. Направив Сергея греться к батарее, я пошла готовить ему ужин и кофе. Потом, когда мы сидели с ним на кухне, я посмотрела на часы.
– Вот теперь ты точно опоздал на последний автобус. – Сережка поднял глаза и рассмеялся. Потом пошел в прихожку и достал из своего пакета бутылку "Киндзмараули" и диск Жан Мишель Жарра.
– Это тебе.
Я обалдела. А когда он ко всему прочему достал мне из пакета книжку Кинга "Мареновая роза", я поняла, что жутко его люблю. Сережка смотрел, улыбаясь, на мои восторги и пил кофе.
Мне нравятся люди, которые никуда не торопятся. Конечно, есть свой кайф в быстроте, натиске, стремительности… Иногда это даже предпочтительнее. А иногда… Сережка поставил Жан Мишель Жарра и увлек меня танцевать. В окно рвались ветер и дождь, по улице шли замерзшие прохожие, а мы в полусумраке комнаты пробовали друг друга на вкус. Сережка пах "LM"-мом и мужским одеколоном.
Все началось с легкого дурачества. Мы танцевали, почти не касаясь друг друга. Мы устроили импровизированное представление, чувственное и нежное. Когда Сережка находился у меня за спиной, он сжал руками мои плечи и скользнул губами по моей шее. Напряжение возросло. Мы оказались на полу, и музыка кончилась. Я хотела встать и перевернуть кассету, но Сережка меня не пустил. Мы сидели и целовались, и пальцы Сергея легко справились с застежкой моего платья. Я убей не помню, как мы оказались в постели, и когда к музыке октябрьских дождей снова примешался Жан Мишель Жарр.
Дождь продолжался весь следующий день, и мы проспали. Я открыла глаза и улыбнулась новому дню. Сережка еще спал. Во сне мужчины кажутся спокойными, умиротворенными, даже беззащитными. Я тихо встала, сполоснулась под душем и пошла на кухню. Судя по времени, я должна была приготовить нечто среднее между завтраком и обедом. Вообще-то всегда я довольствовалась чаем, но когда в доме появляется мужчина, все встает с ног на голову. Отварив пельменей я пошла будить Сережку. Будить?! Да это просто кощунство – будить спящего мужчину!
Я прилегла рядом и удобно устроилась у Сережки на груди. Сережка не проснулся, только машинально обнял меня рукой. Тогда я принялась его тихонько тормошить. Сережка приоткрыл глаза, сонно потянулся, привстал на постели и притянул меня к себе.
– Блин, Ольга, какой кайф проснуться и увидеть тебя рядом! Что, уже утро и пора вставать?
– Уже обед почти, мы с тобой все проспали.
– Нда? Ну если мы все равно проспали, то торопится некуда, погода на улице мерзкая…
– Сереж, пельмени остынут…
– Е-мое, ты такая классная женщина вообще!
– Они совсем остынут, Сереж…
– Кто?!
– Пельмени.
– Какие пельмени в 3 часа ночи? Ты что, меня с ума свести хочешь?
– Сергей!…
Он ушел от меня ближе к вечеру, и остаток дня я так и провела в постели в обнимку с подушкой. Я была счастлива, и я мечтала. Много ли надо для полного счастья женщине, если в ней нет ни могучего ума, ни пленяющей красоты? Ей надо, чтобы ее любили. Только и всего. Так просто и так сложно. Мужчины посмеиваются над женской влюбчивостью, привыкаемостью, зависимостью. Не понимая, что это подчас не совсем зависит от нас. Это не нехватка ума, это какое-то генетическое женское свойство. Такое же неискоренимое, как стремление мужчин быть иногда героями. Я не могу сказать, что была в то время наивной и глупой. Отнюдь. Я достаточно знала жизнь, чтобы не ждать от нее чудес. Но я женщина. Всего-навсего женщина. И не могу не думать о том, что же будет завтра. Ну да, я дура. Такая же дура, как и все остальные. Мне улыбнулись чуть больше обычного, и я верю, что я интересна. Мне рады при встрече, и я начинаю верить, что я нравлюсь. Меня целуют, и я готова верить, что я нужна. Со мной спят, и мне хотелось бы верить, что меня любят. Я начинаю гадать, мечтать, вспоминать и писать стихи. Бесполезно пытаться бороться или заставить забыть. Ничего не выйдет.
"Я устремляю свои глаза к свету. Кажется, я начинаю тобой болеть. Мне не хватает смелости тебя понять. А жить миражами… Нет, это слишком сложно. Я бы хотела беречь тебя, но ты… ты не разрешаешь мне этого. И я понимаю, что ты не собираешься остаться надолго. Простуженный ветер стучится в мои окна, а я даже не могу протянуть свои пальцы к ласковым огонькам света. Все свечи я сожгла в один день. Для тебя. Я пила с твоих губ бездумные фразы. Наверное, я никогда не верила в них до конца, но ты был мне слишком дорог, чтобы задумываться об этом всерьез. Двери моей души плотно закрыты для рвущихся в них нереальных надежд, и я забываю, что это именно ты начал дарить меня вдохновениями.
От молитв не становится легче. Наверное потому, что обожженных обид накапливается слишком много. Они трепетно оседают на темное дно моих глаз, и уже не хочется рваться от осени до весны. Кто сможет по крупинкам собрать мои сумасшедшие мысли? Я продолжаю жить и думать о тебе. Может быть, я просто тебя придумала? Ты обманчивый, неуловимый, обжигающий и мимолетный как огонек сигареты, которую ты держишь в руке. Наверное, тебе суждено просто легко прожить жизнь. Во всяком случае, тебя не смывают дожди и не ранят обиды. Я даже не могу проникнуть в твои глаза. Мне придется ограничиваться жаркой чувственностью. Ну, что ж… Я выпью ее до дна. Когда я научилась понимать твои мысли, я прочитала в них Осень. В твоих порыжевших и даже иногда проржавевших взглядах свет осени будет виден даже весной".
Сережка пришел опять. На этот раз мы даже не спали, а потом… Фиг ли засыпать в 6 часов утра, если полвосьмого вставать и бежать учиться? Мы валялись в постели, пили кофе. Сережка курил, и мы следили за тем, как медленно пробивался рассвет. В комнате опять звучал Жан Мишель Жарр.
– В следующий раз я захвачу медляки "Металлики", – пробормотал Сергей, и я блаженно потянулась. Значит, у сегодняшнего рассвета будет еще и завтра! Я поехала учиться разбитая, невыспавшаяся, с мешками под глазами и довольной улыбкой на лице. Было весело.