Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII-XIX веков
Шрифт:
Способность проматывать состояния, легко расставаться с деньгами, наживая миллионные долги, не входить в мелочные бухгалтерские расчеты – все это считалось признаком хорошего тона. П. Мельников-Печерский рассказал в «Старых годах», как целенаправленно просаживали свое состояние в течение нескольких поколений родовитые князья Заборовские: «После войны (речь идет о Семилетней войне 1756–1763 гг. – М. С.) вдовый князь Борис Алексеевич поселился в Петербурге, женился в другой раз и, прожив до 1803 года по-барски, скончался от несварения в желудке после плотного ужина в одной масонской ложе. Целую жизнь, будто по заказу, старался он расстроить свое достояние, но дедовские богатства были так велики, что он не мог промотать
Франции был, денег, значит, извел немало; в мистицизм, по тогдашнему обычаю, пустился, в масонских ложах да в хлыстовском корабле Татариновой малую толику деньжонок ухлопал; делал большие пожертвования на Российское библейское общество. Душ восемьсот спустил понемножку. Дочь его, княжна Наталья Даниловна, как только скончался родитель ее, отправилась на теплые воды, потом в Италию, и двадцать пять лет так весело изволила проживать под небом Тасса и Петрарки, с католическими монахами да с оперными певцами, что, когда привезли из Рима в Заборье засмоленный ящик с останками княжны, в вотчинной кассе было двенадцать рублей с полтиной, а долгов на миллионы. <…> Кончилось тем, что Заборье пошло под молоток. Сын подносчика в Разгуляе стал владельцем гнезда знаменитого рода князей Заборовских, а кредиторы княжны получили по тридцати пяти копеек за рубль…»
Знакомство с бытом и нравами дворянства XVIII века – необходимое условие для понимания характеров повести Карамзина.
Исторические и топографические реалии повести
Рассказывая историю бедной Лизы, автор подчеркивал ее правдивость: «Ах! Для чего пишу не роман, печальную быль!» Традиционно действие русских повестей и романов обычно начиналось со слов: «В одном городе» или «В одной деревне». Повесть Карамзина открывалась реальной величественной панорамой Москвы, увиденной автором с горы, где располагался известный всем москвичам Симонов монастырь.
Глазами автора-рассказчика читатели видели, как на противоположном, высоком берегу Москвы-реки, за дубовой рощей, «в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь», самый древний монастырь Москвы, основанный в XIII веке первым московским князем Даниилом – сыном Александра Невского. Еще далее, «почти на краю горизонта» синеют Воробьевы горы, названные по имени расположенного на них старинного дворцового села Воробьево. По преданию, название это село получило за то, что здесь издавна росли замечательные вишневые сады, и во время созревания ягод туда слетались тучи воробьев со всех окрестностей. На левом, пологом берегу реки вдали просматривается «село Коломенское с высоким дворцом своим». Коломенское являлось одной из основных летних резиденций московских царей до конца XVII века. В 1667–1668 годах по велению царя Алексея Михайловича здесь построили великолепный деревянный дворец, который за изысканность и сказочное многообразие архитектуры был провозглашен в то время «восьмым чудом света». В конце XVIII века Коломенский дворец был разобран «за ветхостию».
Карамзин довольно точно обозначает и место, и время действия повести. Полуразрушенная пустая хижина, где «лет за тридцать перед сим жила прекрасная, любезная Лиза с старушкою, матерью своею», расположена «саженях в семидесяти от монастырской стены, подле березовой рощи». А «саженях в осьмидесяти от хижины» находится монастырский пруд, «еще в древние времена ископанный». Здесь, «под тению столетних дубов», встречались влюбленные Лиза и Эраст. В этом же пруду «скончала жизнь свою» бедная Лиза, брошенная своим ветреным любовником. Близ пруда, «под мрачным дубом» ее и погребли и поставили деревянный крест на ее могиле, поскольку на кладбище ей как самоубийце места не полагалось.
Рассказ о «плачевной судьбе» бедной Лизы предваряется описанием заброшенного Симонова монастыря («Си…нова монастыря»), где так любит гулять в одиночестве автор-рассказчик и там, «опершись на развалинах гробных камней», внимать «глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных». Отдавая дань традициям своего времени, Карамзин зашифровал название места действия своей повести, но название легко расшифровывалось современниками. Более того, в одном письме 1817 года Карамзин сам укажет: «Близ Симонова монастыря есть пруд. За двадцать пять лет пред сим сочинил я там «Бедную Лизу», сказку весьма незамысловатую, но столь счастливую для молодого автора…»
Это описание местности – своеобразный эмоциональный камертон, настраивающий читателя на грустный, меланхолический лад. Но и воссоздавая картину опустевшего и разрушающегося монастыря, Карамзин исторически точен. Основанный в XIV веке, один из самых крупных и известных московских монастырей, Симонов монастырь после опустошительной чумы 1771 года, унесшей жизни всех его монахов, был закрыт и возобновлен лишь в начале XIX века.
Вспоминает рассказчик и эпизоды из истории монастыря и Москвы, «когда свирепые татары и литовцы огнем и мечом опустошали окрестности российской столицы…». Как и все старые московские монастыри, Симонов монастырь был крепостью, защищавшей подступы к городу: в 1591 году монастырь осаждали войска крымского хана Казы-Гирея, в 1612-м – польско-литовские интервенты. Эти «печальные» страницы истории приходят на память рассказчику, когда он рассматривает на вратах храма изображения чудес, «в сем монастыре случившихся» тогда, когда только от одного Бога можно ожидать помощи: «там рыбы падают с неба для насыщения жителей монастыря, осажденного многочисленными врагами; тут образ Богоматери обращает неприятелей в бегство».
Стремление к точности описания и созданию определенного исторического колорита создавало ощущение «укорененности» образа Лизы в русскую национальную жизнь, а также придавало достоверность повести. Даже то, что Лиза продавала лесные цветы, было явлением нового быта, возникшего на глазах Карамзина и его современников. В своих «Записках старого московского жителя» (1803) писатель отметит этот факт («на моей памяти образовалась в нашей столице сия новая отрасль торговли; на моей памяти стали продавать здесь ландыши»).
Правда, далее внимательный читатель Карамзина обнаружит некое противоречие: действие повести «Бедная Лиза» происходит в начале 60-х годов, а в «Записках» Карамзин восклицает: «Если докажут мне, что в шестидесятых годах хотя бы один сельский букет был куплен на московской улице, то соглашусь бросить перо свое в первый огонь, который разведу осенью в моем камине».
Карамзин здесь сознательно прибегает к «сдвигу» во времени, ему важно было подчеркнуть утонченность и нежность души Лизы, «дочери Натуры». По мнению писателя, именно «любовь к сельским цветам есть любовь к натуре, а любовь к натуре предполагает вкус нежный, утонченный искусством» («Записки старого московского жителя»). Кроме того, Эраст, любитель романов и идиллий, обладающий «довольно живым воображением», увидев прекрасную Лизу с букетиками ландышей, находит, как ему кажется, то, «чего сердце его давно искало». «Натура призывает меня в свои объятия, к чистым своим радостям», – думал он и решился – по крайней мере на время – оставить большой свет.
Дает о себе знать и влияние европейских литературных авторитетов эпохи. К Руссо восходит не только основная коллизия повести – противопоставление нравственно чистой деревенской девушки испорченному «цивилизацией» молодому человеку, – но и образ автора-рассказчика, любителя одиноких прогулок по окрестностям Москвы. «Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели – куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам».