Дела и речи
Шрифт:
Подобно февралю, пусть отвергнет она конфискацию и насилие, пусть, не обездоливая никого, щедро наделит всех! Пусть не будет направлена против богатых, но пусть послужит ко благу бедных! Путем широчайшей экономической реформы, путем более совершенного понимания права на труд, путем широчайшего развития учетных и кредитных учреждений, путем уничтожения безработицы, путем отмены внешних и внутренних таможен, путем расширения денежного обращения, путем упразднения постоянных армий, которые, не считая огромных сумм, поглощаемых войнами, стоят Европе четыре миллиарда в год; путем полного использования богатств почвы, путем лучшего уравновешения производства и распределения — этих двух потоков, пульсирующих в артериях общества, путем усиления обмена, этого
Сокрушить, разгромить, бесследно уничтожить, стереть с лица земли все древние, обесчестившие себя учреждения — вот политическая миссия грядущей даты; но пусть осуществит она одновременно свою социальную миссию — дать хлеб труженикам! Пусть сохранит юные души от просвещения — я обмолвился: от развращения — их иезуитами и церковниками, но пусть создаст на широчайшей основе обучение бесплатное и обязательное для всех! Знаете ли вы, граждане, что нужно цивилизации, чтобы стать гармоничной? Мастерские, несметное множество мастерских! Школы, несметное множество школ! Мастерская и школа — вот та, выполняющая двойную задачу, лаборатория, которая двояким образом служит человеку, питая и его телесную жизнь и духовную! Пусть не будет больше голодных ртов! Пусть не будет больше темных умов! Пусть исчезнут из речи человеческой эти два позорные, обиходные, почти что вошедшие в поговорку выражения, которые каждый из нас неоднократно произносил в своей жизни: этому человеку нечего есть, этот человек не умеет читать,— выражения, подобные двум тусклым отблескам застарелой, неизбывной нищеты.
И, наконец, пусть, подобно 24 февраля, эта великая дата грядущего, эта предстоящая революция будет во всех смыслах движением вперед, но пусть не ступит она ни шагу назад! Пусть не скрестит руки, пока не доведет дело до конца! Пусть ее последним словом будет: всеобщее избирательное право, благоденствие для всех, мир для всех, свет для всех!
Когда нас спрашивают: «Что вы разумеете под всемирной республикой?» — мы отвечаем: «Все эти блага!» Кто за это? (Дружные возгласы: «Все!»)
А теперь, друзья, эта дата, которую я призываю, дата, которая вкупе с великим днем 24 февраля 1848 года и с грандиозным днем 22 сентября 1792 года составит огненный треугольник революции, — когда же наступит она, эта третья дата, величайшая из всех? Какой год, какой месяц, какой день она обессмертит? Из каких цифр составится она в сокрытом туманом ряду чисел? Далеко ли они от нас или близко, эти цифры, которые еще окутаны мглой, но в будущем засияют ярчайшим светом? Граждане, уже теперь, уже сейчас, в ту минуту, когда я говорю, они начертаны на одной из страниц книги будущего, но перст господень еще не раскрыл книгу на этой странице. Мы ничего не знаем, мы размышляем, мы ждем; все, что мы можем сказать и повторять, сводится к одному: нам мнится, великая дата освобождения приближается. Еще не различить цифр, но они уже излучают сияние.
Изгнанники! Подымем головы, чтобы эти лучи озарили наши лица; подымем головы, чтобы, когда народы спросят: «Что за ясный свет сияет на челе этих людей?» — мы могли ответить:
«Это свет грядущей революции!»
Подымем головы, изгнанники; и, как мы столь часто это делали, воодушевляясь нашей глубокой верой, будем приветствовать будущее!
Будущее носит различные имена. У слабых имя ему — невозможное,у робких — немыслимое,у мудрецов и у смелых — идеал.
Невозможное!
Немыслимое!
Как! Навсегда покончить с нищетой мужчин, проституцией женщин, невежеством детей — это объявляют невозможным?
Как! Создать Соединенные Штаты Европы, союз свободных и суверенных государств, связанных между собой центральным Собранием, которое через океан сносится с Соединенными Штатами Америки, — это объявляют немыслимым?
Как! То, к чему стремился Иисус Христос, якобы невозможно?
То, что создал Вашингтон, якобы немыслимо?
Нам возражают — а период ломки, а родовые муки? А буря при переходе от старого мира к новому? Весь континент преображается! Весь континент рождается вновь! Вы представляете себе эту грозную картину? Отчаянное сопротивление королевских тронов, бешенство могущественных каст, ярость армий! Король защищает свой цивильный лист, священник — доходы от треб, судья — свое жалованье, ростовщик — свои долговые расписки, эксплуататор — свои привилегии. Какие коалиции! Какая борьба! Какие ураганы! Какие сражения! Какие препятствия! Готовьтесь к тому, что из ваших глаз польются слезы! Готовьтесь к тому, что из ваших вен заструится кровь! Остановитесь! Отступите!
Молчите, слабые и робкие! Невозможное — это раскаленная докрасна полоса железа; мы перегрызем ее. Немыслимое — это густой мрак; мы прорвемся сквозь него. И мы завоюем тебя, идеал!
Да здравствует грядущая революция!
РЕЧЬ НА МОГИЛЕ ФЕЛИКСА БОНИ
27 сентября 1854 года
Граждане!
Погиб еще один из тех, для кого изгнание было равносильно смертному приговору.
Еще один изгнанник умер совсем молодым, как Элен, как Буске, как Луиза Жюльен, как Гафне, как Издебский, как Кове! Феликсу Бони, покоящемуся в гробу перед нами, было двадцать девять лет.
О, горе! Гибнут и дети. Прежде чем дойти до этой могилы, мы остановились у другой, тоже только что вырытой, и похоронили там сына нашего товарища по изгнанию Эжена Бове; несчастного младенца убили страдания, которые перенесла его мать, и он умер, едва вступив в жизнь.
Так, на тяжком пути, которым мы идем среди мрака, человек во цвете лет и младенец падают наземь, нам под ноги.
Феликс Бони был солдатом; ему пришлось подчиниться чудовищному, кровавому закону, называемому воинской повинностью, — закону, во имя которого человека отрывают от плуга и отдают мечу.
Он был рабочим. Болезни, безработица, труд за ничтожную плату, эксплуатация, торг из-за каждого гроша, паразитическое прозябание, нищета — он прошел все семь кругов ада, уготованного пролетарию. Как видите, этот человек, совсем еще молодой, претерпел все бедствия, и никакие несчастья не могли его сломить.
После Второго декабря он был изгнан.
Почему? За какое преступление?
Он совершил то же преступление, что и я, говорящий здесь с вами, что и вы, слушающие меня. В республике он был республиканцем; он верил, что тот, кто дал клятву, должен ее сдержать, что ни один человек, даже если он принц или считает себя таковым, не освобождается от обязанности быть порядочным человеком, что солдаты должны повиноваться конституции, что судьи должны уважать законы. Он исповедовал эти странные идеи — и восстал, чтобы отстоять их. Как и все мы, он взял в руки оружие, чтобы защищать законность. Свою грудь он сделал щитом конституции. Словом, он исполнил свой долг. Вот за что его покарали; вот за что его изгнали, вот за что ему «вынесли обвинительный приговор», как выражаются недостойные судьи, вершащие суд от имени обвиняемого Луи Бонапарта.
Он умер; умер от тоски по родине, как те, другие, которые до него легли здесь в могилу; умер, зачахнув на чужбине; умер вдали от родного города, вдали от старушки матери, вдали от своего ребенка. Его смертная мука — ибо смертная мука начинается со дня изгнания — длилась три года; он ни разу не дрогнул. Вы все его знали, все его помните! Ах! У него было мужественное, стойкое сердце!
Да уснет он навеки в этом суровом покое! И да обретет, хотя бы в могиле, то благо, которое при жизни было для него светлым идеалом. Смерть дарует всеобщее братство.