Делать мнение: новая политическая игра
Шрифт:
Даже если анализ Тарда носит общий характер, он, вместе с тем, ясно указывает, и часто вполне четко и обоснованно, на главные изменения, которые лежат в основе мощи этой новой формы "общественного мнения". С преувеличением, которое свойственно всем, кто считает себя свидетелем трансформации, Тард, не слишком беспокоясь о деталях, описывает воздействие этой общенациональной прессы на политику**. Он считает, что/73/
* Ibid. p. 82. Роль прессы в деле Дрейфуса, который разделил в конце 19 века большую часть Франции, является, безусловно, серьезным делом в том видении (по Тарду) непомерной власти прессы.
** Эти аналитические разработки не могут не напомнить те, что будут сделаны позднее, в начале 60-х годов Эдгаром Морэном по поводу "массифицирующей власти" телевидения (L'espris du temps, Paris, Grasset, 1963). С этой точки зрения они также интересны тем, что предоставляют частично обоснованное мнение, которое современники могли иметь о
новости общенациональной прессы моментально затрагивают разобщенное население и делают его тем самым единой огромной публикой, абстрактной и суверенной, благодаря слиянию личных и местных мнений в мнения социальные и общенациональные, которые имеют тем большую силу, чем они более широко разделяемы и чем более об этом становится известно: все одновременно обо всем узнают и могут сразу занять позицию. Уменьшение стремления провинциалов к локальной автономии и местным обычаям в пользу развития коммуникаций и транспортных средств, а также большая быстрота в распространении прессой идей и вкусов ведут к возрастающему сходству однотипных разговоров во все более и более обширном географическом поле и одновременно усиливают, вопреки традиции и здравому смыслу, важность количества лиц, разделяющих одно и то же мнение, когда чаще принимаются в расчет голоса, нежели мысли.
Пресса все более и более способствует приданию значения политическим явлениям. Журналисты становятся настоящими лидерами общественного мнения, и они все более и более непосредственно участвуют в манифестациях, способствуя созданию новых групп, вынужденных действовать менее импульсивным образом: даже "экономическая публика" (то есть рабочие), "идеализируют свои запросы, переводя их (для прессы)", таким образом "преобразование всех социальных групп в публику" имеет следствием "возрастающую интеллектуализацию социального мира". По Тарду, журналисты практически выступают от имени общественности в своих .газетах, даже вместо нее, принимая ее сторону и отдавая свой талант ей на службу. В отличие от толпы, общественность, уточняет Тард, существует исключительно с помощью прессы и для нее. "Она заставляет выходить из под пера публицистов потоки ругательств или лирики". Общественность действует посредством публицистов "она демонстрирует себя с их помощью, навязывает себя государственным деятелям, которые становятся ее исполнителями. Именно это называют силой общественного мнения" [11].
Но Тард справедливо замечает, что эта журналистская мощь, распространяющая постоянный поток информации, подчинена логике экономического типа, поскольку читательская аудитория - это также и коммерческие клиенты. Поэтому он связывает мнения, порожденные прессой, с продуктами потребления экономического типа, так как их успех тоже зависит от моды и от известного числа социальных характеристик/74/ (возраст, социальный статус и т.д.)* Он подчеркивает их временный характер, "легкий, как ветерок", изменчивый и независимый от времени. "Истинность" этого мнения, которое не столько "обсуждается", сколько "потребляется", состоит не в правильности его самого, а в количественной силе, то есть в числе индивидов, которые в определенный момент его разделяют**.
"Общественное мнение" как артефакт
Вот уже двадцать лет историки ведут исследования для того, чтобы выяснить, чем же в действительности являлось в первой половине 20 века это новое "общественное мнение", причем некоторые даже стремятся определить его с такой точностью, с которой, позволяет это сделать современная практика опросов общественного мнения [12]. Парадоксально, но многие из этих историков, увлеченные заботой о точности, невольно занимаются анахронизмом, привлекая современное определение "общественного мнения", которое не являлось таковым у исторических актеров. Говорить, заранее завидуя будущим историкам, которые станут изучать современный период, что вот уж сорок лет информация об "общественном мнении" приумножается и что его можно лучше познать сегодня, нежели в прошлом, означает забыть то, что в этой области знание равносильно возможности существования, а незнание социальному квазинесуществованию. Мобилизуя все имеющиеся в распоряжении ресурсы (прессу, манифестации, а также общественные архивы, разрозненные исследования, народную культуру в виде песен и рисунков, корреспонденцию, частные газеты и т.д.), они создают "общественное мнение", которое в действительности, никогда таким образом ни для кого не/75/
* Сорок лет спустя Ж.Шумпетер намеренно проанализирует демократическую политическую систему на базе экономической модели рынка, cm. Capitalisms, socialisme et dtimocratie, Paris, Payot, 1954 ( 1-ere edition en anglais 1942).
** Как это отмечает Доминик Рейни в своем введении, эта количественная концепция общественного мнения вынуждает окончательно разорвать связь этого понятия с философией и готовит его новую формулировку социальными науками, например как в диссертации Жана Стецеля, (Theorie des opinions, Paris, PUF, 1943), на которую особо ссылается Тард.
существовало, и одновременно, уничтожают специфику этого в высшей степени исторического объекта. Безусловно, легитимными с научной точки зрения являются попытки в рамках "истории умонастроений" изучить "детский лепет общественного мнения широких слоев населения, которые оставили мало документов, где проявляются их чувства, мысли и предубеждения" (Ж.Озуф); но это не имеет ничего общего с восстановлением "общественного мнения" как такового в его историческом определении. Если историк может попытаться "заставить заговорить тех, кто молчит" и постараться воспринять "косвенным образом мнение тех, кого об этом и не спрашивали", короче, если он может сделать нечто вроде "ретроспективного опроса", получается, что единственное общественное мнение, реально существовавшее в прошлом, то есть имевшее политические последствия, - это было не общественное мнение, а только "просвещенное мнение", которое выражалось письменно, и шумное мнение групп, которые старались быть услышанными, демонстрируя это публично. Например, сегодня может быть интересно узнать с помощью вторичного анализа первых опросов общественного мнения ФИОМ, проводившихся перед второй мировой войной [13], что одобрение Мюнхенского соглашения было не столь единодушным, как об этом думали современники: так, 37% опрошенных (в условиях недостаточно репрезентативной выборки) высказались "против". Однако, конфиденциальный характер и, главное, малый кредит доверия, который придавался этому типу исследования со стороны политического класса эпохи, повлияли на то, что в отличие от того, что произошло бы скорее всего сегодня, это "молчаливое общественное мнение" осталось в досье института опросов и перестало существовать для современников.
Вместе с тем, эти историки, по-видимому, невольно предоставляют ценные указания о том, чем было реальное социальное содержание этого понятия до его сведения к тому, каким оно стало сегодня в результате разработки технологии опросов.
В первую очередь, все те, кто изучает эти феномены, сразу говорят - не для того, чтобы отметить это как социальный факт, а для развития этой идеи в методологическом плане о концептуальной размытости этого понятия и о смутном, неразличимом, преходящем и непостоянном характере того, что в течение этого периода называется "общественным мнением"; они полагают, что оно, ускользая от прямого наблюдения, может быть определено только через некоторое число видимых, но/76/ неопределенных проявлений. В действительности, этим они только констатируют, не зная того полностью, что это понятие не имеет более такого однозначного определения, как в начале 19 века, что оно стало социально неопределенным, поскольку само его определение стало ставкой в игре между социальными группами. Во-вторых, когда в шестидесятые годы, то есть в тот момент, когда именно развивается практика опросов, историки обнаруживают, сожалея об этом, что исследования "общественного мнения" в период с конца 19 века до середины 20 века сводятся только к анализу прессы, на самом деле они только фиксируют существование новой формы "общественного мнения", которая выражается посредством многотиражной прессы, и таким образом, стремится стать господствующей. Иначе говоря, интерес историков этого периода к прессе был не лишен основания и объяснялся тем существенным весом, который она имела в формировании "общественного мнения" того времени. Журналисты в силу своей профессии становятся влиятельными "лидерами общественного мнения": они высказывают свое мнение, которое, как они считают, является также мнением их читателей и это мнение, предварительно предназначенное публике, прочтенное читателями, имеет тенденцию превратиться в мнение самих читателей и стать важной составляющей того, что воспринимается как "общественное мнение".
Развитие журналистского поля, относительно автономного от политического поля, а также рост тиражей прессы и, соответственно, признание права на политические и профсоюзные объединения, привели, таким образом, к увеличению форм политического выражения вне пределов парламентской представительности и, помимо прочего, повлияли на расширение поля агентов, участвующих в работе по производству и манипуляции понятием "общественное мнение". По мере того, как возросло число агентов, борющихся за право определять и воздействовать на "общественное мнение", оно последовательно ускользало от контроля одних и превращалось в неопределенную результирующую совокупность действий, трудно управляемых одним агентом, даже если им становится сама политическая власть. "Официальное мнение" стало одной из ряда составляющих "общественного мнения". Историки, не очень сильные в абстракциях, тем не менее наблюдают в течение этого периода появление процесса диверсификации мест, где образуется то, что можно было бы назвать,- хотя, по мнению некоторых, это и неправильно, - "общественным мнением", и противопоставляют искусственному характеру конструкции общественного мнения/77/ реальность множества мнений, существующих раздельно внутри населения, которое само полно контрастов и идеологически разобщено. "Собственно говоря, не существует общественного мнения французов, - пишет один из них, - и только в силу условности выражение употребляется в единственном числе. В реальности мы имеем дело со множественностью мнений, количество которых равно количеству районов, профессий, философских школ, сообществ, объединенных духовным родством [14]. Эта объективистская констатация рискует упустить тот факт, что если что и существует в политической реальности, так это вера в наличие общественного мнения. Между тем Литре по поводу этого выражения цитирует авторов 18 века и передает их сомнения: Брюно в своей "Истории французского языка", вышедшей в 1966 году, отмечает определенный политический успех (для того периода) понятия, уточняя, что "нужно было бы его писать с большой буквы", потому, что "Общественное мнение стало не только неукротимой силой, но и как бы личностью".