Делай что должно
Шрифт:
– Ой, совсем не болит!
– удивленно воскликнула Белла, разглядывая чуть красную кожу.
– И волдыри прошли… Да что с тобой?
– обеспокоено воскликнула она.
– На тебе же лица нет! Ох я дура… После подвала же сутки колдовать нельзя, мне Тилос говорил. Онка, ты как?
– Нормально… - пробормотала Ольга.
– Отдышусь только. А почему нельзя колдовать?
– Тилос говорит, что там какие-то рез… рус… резеруверы пустеют, в которых колдовство в человеке накапливается. Если в этих самых рез… в общем, в подвале колдовства не бывает, и эти самые резеревуры пустеют. Простому человеку еще ничего, а вот колдунам вроде нас совсем плохо. Пока они не заполнятся хотя бы на четверть, от колдовства и помереть можно. Слушай, ты точно в обморок падать не собираешься?
– Белла выглядела не на шутку встревоженной.
– Да все нормально… - прошептала Ольга. Сердце билось как сумасшедшее, но дышать стало легче, и спазмы в животе почти прошли. Она с трудом сглотнула отдающий рвотой комок в горле.
– А ты что, тоже была в том подвале?
– Я? Ха!
– гордо вскинула голову Белла.
– Да я там, бывает, ночую. Тилос вам показывал лаборатории?
– Лаборатории?
– Муть в глазах почти рассеялась.
– Там была какая-то комната, вся белая и с рисунком мира на стене…
– А, кинозал, - разочарованно протянула Белла.
– Тилос туда послов иноземных водит, на мозги им капать. Они оттуда с круглыми глазами выходят, потом домой уезжают и своим хозяевам сказки про могучее колдовство рассказывают, что землю как ни на есть с птичьего полета кажет. А больше он никуда вас не водил?
– Да нам, в общем-то, не до того было… - неуверенно пробормотала Ольга.
– Сначала меня откачивали, потом… А что там еще есть?
– Ну!
– всплеснула руками Белла.
– Так вы, почитай, и не видели ничего. Там еще оружейная, потом химическая лаборатория, потом еще какая-то физическая, а еще генераторная и реакторный зал. Я вообще-то сама там не много где была. В основном в химической. В других местах другие работают, а Тилос, тот вообще там днюет и ночует, когда дома. Но ты не думай, меня везде пускают, кроме реакторной, - быстро добавила она.
– Я тебе все покажу, если хочешь, только в реакторную Тилос никому ходить не позволяет.
– А это что?
– Не знаю, - вздохнула Белла.
– Знаю, что там электрическую силу что-то делает. Здоровая такая штука стоит, с ваш домик величиной, лампочками мигает. Тилос ее называет, - она наморщила лоб, - ка-ви-тон-ный реактор. Он еще говорит, что с этим шутки плохи: если что - так бабахнет, от всей долины пустое место останется.
– Она поежилась.
– Я как-то туда забралась, до него дотронулась, а он гудит, знаешь, тихо так, но чувствуется, что внутри силища… Зато по ночам у нас красиво. Жаль, ты последнюю ночь дрыхла, а то бы я тебе показала. Тут пруд рядом есть, а его подводными электрическими фонарями подсвечивают, красотища! Ну ладно, еще увидишь. Вы ведь у нас задержитесь, да?
– Ага. Тилос сказал, что месяц-другой мы у него погостим. А как ты до этой штуки дотронулась, если Тилос туда никого не пускает?
– А там рядом с дверью такая дощечка есть с циферками, - скромно потупилась Белла.
– Я подсмотрела, в каком порядке нажимать надо, чтобы открыть. Только ты ему не проболтайся, поняла?
– Ее голос стал жестким, но тут же смягчился.
– А еще там есть рет-ранс-лят-ор, - это слово она тоже выговорила по слогам.
– А это чего?
– удивилась Ольга. Глаза у нее слипались, но она мужественно не подавала виду.
– А это такая штука, которая далеко говорить помогает, - с таинственным видом пояснила Белла.
– Берешь такую маленькую коробочку и говоришь в нее, а другая коробочка, где-нибудь далеко, то же самое твоим голосом повторяет. Вот этот рет-ранс-лятор тут главный, без него ничего не получится. Хорошо Тилосу, - добавила она с ноткой зависти в голосе.
– Ему для этого коробочки не надо. Он просто думает - а коробочки говорят, даже если он в Талазене или в Золотой Бухте ошивается. Говорит, мозги у него так устроены, что электрическую силу воспринимают, вроде как связные маги - эфирную. Только лицо у него дергается, словно он в самом деле говорить пытается. Вот умора!
– Белла прыснула.
– Мне такую коробочку не дают, а вот у командиров отрядов она есть…
– Ага, он рассказывал. А еще говорит, что не маг… - пробормотала Ольга.
– По мне так это самое колдовство и есть.
– А Тилос это наукой называет!
– гордо сказала Белла.
– А еще он говорит: есть многое на свете, моя милая, что неизвестно нашим мудрецам. Вроде бы как какой-то циркач это придумал, а ему понравилось. Слушай, да ты совсем спишь!
Ольга и в самом деле против своей воли проваливалась куда-то в густой плотный туман, населенный странными формами. Мелькнул малыш-летун, смешно топорщащий уши, рядом свистнула огнеплеть, невнятные фигуры устроили вокруг настоящий хоровод, угрожающе размахивая оружием. Затмевая все, надвинулось разгневанное мужское лицо, в его глазах билось яростное оранжевое пламя. Ольга точно знала, что это пришел за ней сам Майно, Враг, Разрушитель, Неназываемый, и что ей конец.
Когда утром солнечный луч ударил ей в глаза, простыни были мокрыми от пота.
Свистит меч, и его собственная голова, вращаясь в воздухе, отлетает в сторону. Гаснущим взглядом Каол успевает поймать торжествующе потрясающего клинком огромного зеленого тролля, испускающего победный рев. Затем страшная резь в шее затмевает все вокруг, и мир заливает тьма, перемежаемая лишь вспышками боли.
Каол стоит в кольце хохочущих и свистящих мальчишек, а его противник, сжимая кулаки, боком подбирается к нему. Глаз заплыл, из рассеченного лба капают теплые капли, оставляя на губах солоноватый привкус. У врага из носа висит бахрома кровавых соплей, он прихрамывает на правую ногу, но в глазах уже желание не поиздеваться над одиноким пареньком из чужой шайки, но убивать. Где-то вдалеке стоит мать, повернувшись спиной к схватке, и что-то оживленно обсуждает с торговкой зеленью. Каол отчаянно бросается на врага, но тот уворачивается, бьет его кулаком в поддых и ставит подножку. Каол кубарем летит на землю, судорожно хватает ртом воздух, но все равно задыхается, в глазах темно, и зачем-то торчащий из земли гвоздь глубоко втыкается ему в шею.
Раскаленный воздух Южной пустыни обжигает горло, не дает дышать, в глазах плавают огненные круги. Кажется, лучи яростного солнца почти давят на голову, спину, пригибая к земле. Ужасно хочется пить, кадык с трудом ходит в пересохшем горле, царапая его словно наждаком. Мерно бьют барабаны, голова резонирует в такт натянутой на них человеческой коже. Невысокий смуглый палач еще раз деловито проверяет петлю и, поймав кивок сидящей на высоком помосте напротив женщины в золотой короне, украшенной кроваво-красными рубинами, резко выбивает из-под него подставку. Петля охватывает шею, страшный рывок ломает позвонки. Дикая боль в разбитом кадыке растворяется в накатившейся темноте.
Влажная жара облегает тело словно мокрое шерстяное одеяло. Кожа покрыта слоем влаги - то ли испарины, то ли осевшей из воздуха. Руки и ноги прочно прикованы к столу железными браслетами, металлические обручи охватывают поясницу, грудь и горло. Обруч на горле покрыт изнутри мелкими острыми шипами, они рвут кожу при малейшем движении, однако недостаточно велики, чтобы вскрыть сонную артерию и навсегда избавить от мучений. В углу подвала сумрачно светится большая жаровня с углями, рядом разложен пыточный инструмент - клещи, шипы, клейма, какие-то буравчики и тиски. Но безумный взгляд скошенных глаз направлен не на них, а на черный закопченный сосуд над огнем. Дюжий подручный разжимает ножом стиснутые в судороге зубы, другой ловко вставляет в рот широкую воронку. Палач с явным трудом снимает горшок с огня короткими щипцами и с опаской подносит его к лицу Каола. Жар опаляет его лицо, из глубины истерзанного тела рвется животный вопль, но свинец раскаленной струей уже течет по его горлу, вливается в легкие, и страшная боль в шее окружает его, кривляется, показывает язык, сверкает маленькими красными глазками, не забывая вонзать в него тысячи отравленных кинжалов. И только потом приходит благословенная тьма.