Делай со мной что захочешь

Оутс Джойс Кэрол

Мать его вообще не выходила.

— Итак, семнадцатое января, — сказал Хоу.

— Я больше ничего вспомнить не могу, — раздраженно сказал Джек.

Неужели ты не хочешь помочь своему отцу? Спасти своего отца?Джек чувствовал, что Хоу требует от него этого. Сидит, скрестив руки на могучей груди, смотрит на Джека, оценивает его, ждет. Но самого вопроса не задает ему. Задал лишь однажды — на первой неделе. Джек это отметил. Он боялся этого вопроса и, однако, все ждал, что Хоу задаст его, а Хоу больше не задавал.

— Все это становится как сон, — сказал Джек. — Точно во сне, который даже не я видел… все

перемешалось… Я знаю, как все было — одно, потом другое, но знаю потому, что меня заставили так запомнить, а не потому, что на самом деле помню.

Хоу молчал. Джек кинул на него встревоженный взгляд и увидел на его лице сочувствие, терпение. Граничащее, однако, с нетерпением.

— Мне иной раз кажется, что у меня… ум за разум заходит, — сказал Джек. — Я путаюсь в мыслях.

— Я должен помочь тебе вспомнить, — сказал Хоу. — Потому мы с тобой и перебираем все факты.

— Но я путаюсь…

— Неправда.

Джек потер глаза, потом лоб — медленно потер, и под его чувствительными пальцами возникли обширные неровности, рытвины, весь таинственный ландшафт, который был сокрыт от Марвина Хоу.

— Коща станешь давать показания, ты все отлично будешь помнить, — сказал Хоу. — Джек?! Ты меня слушаешь? Ты все будешь помнить, потому что будешь основываться не на сохранившихся воспоминаниях, а на тех, которые мы с тобой извлечем на свет. Это ты и будешь помнить.

Джек слушал его и мысленно заново проигрывал, разбирал то, что говорил Хоу.

— Твоя память, — говорил тем временем Хоу, — несовершенна, как и память любого человека… ничье сознание само по себе, от природы, не совершенно — ты этого не знал? Ты можешь сделать из своего сознания все, что угодно, но надо знать, как за это взяться. Тебе это понятно, да?

— Да, — сказал Джек.

Уже февраль; он пережил январь, прожил каждый день и каждую ночь этого бесконечного месяца, который по-настоящему начался для него 17 января. Но когда Джек думал о предстоящих месяцах — о двух месяцах до дня суда над отцом, об отрезках в двадцать четыре часа, сквозь которые надо пройти, — мозг его словно выключался, не от тревоги и отчаяния, просто наступало бесчувствие, пустота. Тошнотворного ужаса первых дней с неожиданными приступами рвоты уже не было, а было нечто похуже — туманная пустота, необитаемое пространство, которое — он знал — именовалось Джеком Моррисси.Однако он не чувствовал себя в силах кем-либо заполнить его.

Чем ты живешь, чем существуешь?

Но стоило ему очутиться в присутствии Хоу, и он чувствовал, как стремительно, могучим потоком заполняется все его существо и у него появляется душа, появляется голос. Он напрочь забывал свой смутный страх, пустоту бессонных ночей. Впрочем, нет, помнил, но не мог понять. Словно все это происходило с кем-то другим, с парнем, который вызывал у него презрение.

Как-то утром он спросил Хоу: — Сумасшествие — это заразно?

Хоу сделал вид, будто не заметил его иронической испуганной улыбки, и сам не улыбнулся; он задумчиво произнес: — В известном смысле — да. Да.

Улыбка сбежала с лица Джека.

— Закон различает между человеком психически нормальным и ненормальным, но все это ерунда, — сказал Хоу каким-то деревянным голосом, точно повторял прочитанное или однажды уже сказанное, только теперь он говорил особенно терпеливо и мягко. — Насколько мышление отражает реальность — сказать нельзя. Все это субъективно… что ты думаешь, что ты себе рисуешь… и часто — вопреки своей воле.

Психика не поддается измерению или исследованию. Но она существует. И как человек я с этим считаюсь… но как юрист, как тот, кто представляет интересы твоего отца, я готов допустить, что психику можно измерить, и я это докажу. Как юрист я не боюсь это утверждать.А как человек… ну-у… это другое дело и не имеет никакого отношения к… Итак, доктор Хилл покажет, что твой отец шестнадцатого и семнадцатого января в течение сорока восьми часов был психически ненормален, и, как ни странно, это правда. А врач, выступающий от обвинения, покажет, что твой отец психически вполне нормален. Это неправда, это ошибка. Присяжные выслушают обоих и решат, прав ли доктор Хилл или прав тот, другой… А затем присяжные решат, был твой отец психически нормален или ненормален тогда, в январе. Они должны будут поставить правильный диагноз.

Джек нервно глотнул.

— Но… но я хочу сказать… Если он был ненормален…

— Ты не понимаешь, — сказал Хоу. — Психически нормальных людей не существует. Как не существует и их антиподов. Все это лишь слова, юридические термины.

— Что?..

— Слова, юридические термины.

— Но я хочу сказать… если он был… То, что произошло с ним…

— Человека нельзя считать сумасшедшим, нельзя считать ненормальным или даже нормальным, пока это не установлено и не зафиксировано на бумаге, — терпеливо продолжал разъяснять Хоу. — Сначала надо пройти обследование.

Джек во все глаза смотрел на него. Он не понимал.

— Твое свидетельство будет одним из двух четких, ясных свидетельств; другим свидетелем будет доктор Хилл. И еще тот человек, который чуть не сшиб твоего отца, — Мэгайр, он будет неплохим дополнительным свидетелем, он ведь к тому же оказался доктором. Ты выступишь xoponio. Ты не будешь путаться, не будешь расстраиваться. Ты сделаешь все как надо.

— Я хотел сказать… — медленно произнес Джек, — …то, что случилось с моим отцом, как это ни называйте… или как это ни назовут… это может случиться со мной, это заразно?

— А ты хочешь, чтобы это с тобой случилось?

— Нет.

— Тогда, значит, и не случится. Но что все-таки случилось с ним?

— Я не знаю.

— Он переменился, стал очень нервным?.. А твоя мать — она не стала другой после ареста, разве она тоже не стала крайне нервной?

— Ну, она всегда была нервной.

— Такой же нервной?

— Нет, не такой.

— А за те недели, что предшествовали убийству, когда отец выстрелил, мать не стала более дерганой? Ведь если изменился твой отец, и мать, наверно, тоже изменилась, да?

— Пожалуй, да, — сказал Джек.

— Точно ты этого не знаешь?

Джек медлил. Ему вдруг захотелось рассмеяться, но он продолжал сидеть словно бы в оцепенении и не знал, что сказать. Когда он заговорил, в голосе его звучала горечь: — Ведь половину того, что я говорю, вы мне сами внушаете.

— Ты хочешь сказать, что это неправда?

— Что? Нет…

— Ты рассказывал мне все по кускам, а я сложил их вместе и из того, что ты мне рассказал, сконструировал очень сложную историю, маленькую новеллу, — из того, что рассказывал ты и другие, с кем я говорил, но главным образом — ты. Когда ты забываешь какой-то факт, дату, разговор, а я знаю, что это имело место, но ты просто забыл, мне приходится напомнить тебе. И ты не должен на меня за это обижаться.